Николай Кудрявцев - Что уж, мы уж, раз уж, так уж...

Он тяжко вздохнул и посмотрел на Никанора.

— Вот скажи мне, Никанор, почему народ должен своим животом отвечать за реформы князей? Почему князьям неймется? Почему им постоянно надо стремиться то в Христианство, то в Коммунизм, то в ЕЭС, то в ВТО?

— Традиция такая, Брыня, традиция. То в партию, то в говно. Обязательно надо куда-то вступить. Ты про Перуна рассказывай. Про христианство мы без тебя знаем.

— Да. Про Перуна. — Брыня кивнул. — Как-то, ночью, проснулся я, поворочался с боку на бок, а сон не идет, хоть режь. Встал, и пошел к костру. Там дежурный десятник сидит, меч точит. Я присел рядом, подкинул веток в костер. Перекинулись с десятником несколькими словами. Как обычно, типа, "все спокойно" и "не спится". Потом я его спать отправил, мол, подежурю. Он ушел. Сижу, степь слушаю. Вдруг, слышу, шаги. Спокойные, уверенные, неторопливые. Странные шаги.

— А почему странные, если спокойные? — Спросил Никанор.

— А сам посуди. — Хмыкнул Брыня. — Если дозорный, то поспешать должен, чтобы успеть предупредить. Если нечего сообщать, то дозорный должен дожидаться смены. Нет, Никанор. Кто-то странно вышагивал. Я тихонечко меч вытянул из ножен, положил его на сгиб руки, и за ближайшим деревом притаился. По службе-то, окликнуть требовалось, но что-то мне… Как внутренний голос не разрешал шум поднимать. Смотрю, а из темноты выходит человек. И направляется ко мне. Высокий, крепкий. Волосы длинные волнистые, тронутые сединой, зажаты серебряным обручем, чтобы в глаза не лезли. Глаза строгие, колючие, насквозь пронзают. Борода длиннющая, ухоженная. Простая рубаха и порты. Рубаха подпоясана наборным ремешком. На поясе акинак прикреплен. Порты в сапоги заправлены. Подходит и говорит:

— Здоровья тебе, витязь. Дозволь у костра погреться.

На степняка, ну никак не похож. Но, как говорится, береженого и боги берегут. Подошел я к нему, за акинак взялся, чтобы разоружить. Все-таки не в Киеве, а на порубежье находимся. Тут меня молния по руке как саданет, аж наколенники расплавились, и гвозди из подошвы сапог выскочили. Чуть сознание не потерял. Валяюсь, возле костра, глаза таращу, а в голове пульсирует: "Перун! Перун! Перун!" С детства слышал о его оружии. Он руку мне протягивает, чтобы помочь, и говорит:

— Ты витязь не серчай, что не предупредил. Больно быстр ты. Я даже рот не успел открыть.

А у самого глаза улыбаются. Поза у меня, наверное, смешная получилась. Лежу на спине, в сапогах, а с голыми пятками. Вскочил я на ноги. Поклонился низко.

— Милости просим, батюшка Перун.

— Признал, витязь? Не серчай на молнию. Заговоренный у меня акинак. Только я могу его в руки взять. Другого испепелит. — Он посмотрел на меня, изучающе. — А ты выстоял. А ну, попробуй этот.

Он вынул из-за голенища засапожник, перехватил за лезвие, и протянул ручкой вперед. У меня внутри все захолодело, но ведь богу не откажешь. Помолился я, Авось, и хвать со всей дури за рукоять. Убьет, так сразу, мучится не буду. Как дало в ладонь, аж в глазах потемнело. Стою, терплю, в глаза Перуну уставился, жду, когда кончина моя придет. А он улыбается. Вдруг, чувствую, что силища в меня вливается, великая. Мышцы трещат, битвы просят. А Перун говорит:

— Вижу, витязь, что люб тебе мой подарок. Отныне будет он тебе служить так же, как служил мне.

Снимает с пояска свой акинак, проводит лезвием по ладони, и протягивает мне руку. Густая кровь капает на землю и испаряется. Я то, грешным делом думал, что у богов кровь не течет, а она у них, оказывается, погорячее нашей будет. Полосонул, я засапожником, по своей ладони, и пожал протянутую руку. Смешалась наша кровь, и понял я, что пока буду жить, то никакая сила не заставит меня забыть и предать своего побратима.

Брыня замолчал. Печь мчалась вперед, подминая под себя Ярославское шоссе. Водители встречных машин таращили на нее глаза, а те, кого печь обходила с легкостью истребителя, высовывались в окно и, показывая большой палец, что-то весело кричали.

— Похоже, заснул. — Никанор провел ладонью перед глазами Брыни. — Наверное, Акулина всю ночь инструктаж давала.

— Сейчас это называется "инструктаж"? — Удивился Диоген. — Вот, я помню, мне моя такой инст…

— Да помним мы, что помнишь ты! — Оборвал его Никанор. — Спит, а глаза открытые. Разве можно с открытыми глазами спать?

— Можно! — Констатировал Диоген, осмотрев Брыню. — Вот, я помню, кузнецом рабо…

— Да помним мы, что помнишь ты. — Цыкнул Никанор. — Что делать-то будем.

— А пусть его Иван ущипнет. — Предложил Диоген.

— Я, конечно, дурак. — Высказался Иван. — Но не до такой же степени.

Они синхронно зачесали затылки. Скоро Москва, а их товарищ провалился в свои воспоминания, с головой. Никанор вынул свой чугунок и, подмигнув друзьям, достал, оттуда, граненый стакан с водкой. Он хитро улыбнулся и сунул стакан прямо Брыне под нос. Тот шумно втянул воздух носом, посмотрел на стакан и, вырвав его из рук Никанора, выпил одним глотком.

— На чем я остановился? — Спросил он Диогена.

— Что ты не предатель. — Выпалил гном.

— А! Ну да! — Брыня оживился. — Я ему говорю, что я не диверсант. Я в разведку ходил. Говорю, чтобы он сообщил в полковую разведку, что Брыня с задания вернулся. А он мне говорит, что я фашистский диверсант.

— Кто? — Хором спросили друзья. — Перун?

— Причем здесь Перун? — Заподозрил неладное Брыня. — Особист, меня, диверсантом называл.

— Ты же рассказывал про Перуна. — Напомнил Никанор. — Он тебе подарил свой засапожник. Вы с ним побратались.

— А-а-а. — Вспомнил Брыня. — Побратались мы с ним. Я сбегал к сарайчику, взял там зайчатины (мы днем настреляли), бражку. Зайчатину на костре зажарили. Отметили братание по-людски. Потом он встает и говорит:

— Уходим, мы, Брыня. Вот и решили себе братьев выбрать. Я к тебе давно присматривался.

— Как уходим, — говорю, — куда уходим?

— В небытие, уходим, — говорит. — Есть такие места в мироздании. Новый Бог нам на смену приходит. Пусть попробует, почем фунт лиха.

— А мы, люди?

— Вы, люди, и меняете нас на него. Не можем же мы силой заставлять вас, чтобы вы нас любили.

— Почему?

— Потому что любить должны сердцем, а не разумом. Кто любит разумом, тот достоин жалости. Да ты не волнуйся. Мы Боги и останемся Богами. И землю русскую оберегать будем. И кто бы на ней ни жил, он все равно, станет русичем, хочет он этого или не хочет. Потому что русская земля особенная. И русский народ тоже. Ты будешь долго жить. Сам все увидишь.

— Но многие верят вам.

— Это все временно. Мы знаем. Мы же Боги. Русь будет христианской, правда, с языческим уклоном. Все, от мала до велика, будут верить во Христа, в домовых, в леших, в бабу Ягу. Но будет одна неприятность, которая войдет в привычку. Поменяв религию, народ решит, что может менять и правителей. Но временные правители не вызывают уважения. Во-первых, они не такие честные, как пожизненные правители. Во-вторых, за время своего правления, они не успевают сделать задуманного. Народ не будет уважать, ими же выбранных, правителей. Естественно, правители, не будут уважать свой народ. Ничего не поделаешь, таков закон равновесия. Так что, прощай брат. Не забывай.