Владислав Отрошенко - Наряд Мнемозины

Кажется, именно на этой луговой дороге возникли в мерцающем облаке бабочек две комически контрастирующие фигуры: толстенный, двухметрового роста бугай в картонной ковбойской шляпе, с каштановой бородою и маленький, в палевом легком костюмчике, прилежно подстриженный господинчик, очень подвижный и белобрысый, с младенчески свежим лицом. Бугай, картинно отставив ногу, обутую в красный с загнутым носом сапог, стоял, подбоченившись, на кромке асфальта и отрешенно поглядывал в небо, а белобрысый то и дело выскакивал навстречу автомобилям, которые, ловко объезжая его, уносились прочь и которым он посылал вдогонку один и тот же похабный жест. На обочине, там, где стоял бугай, возвышалась баснословных размеров, не меньше кургана, куча из чемоданов, коробок, фанерных баулов и всевозможных сумок, начиная от худеньких ридикюлей и кончая пузатыми саквояжами; по лугу были разбросаны в беспорядке мешки, узелки, перевернутые клетки с пестрыми птичками и какими-то мелкими зверушками, а чуть поодаль от кучи стоял бильярдный стол с двумя киями, бережно положенными на бордюрчики, и с лимонного цвета шарами, два из которых явно томились в ожидании дуплета: партия, по-видимому, была отложена.

Штурвальный, резко нажав на тормоз, успел остановить автомобиль на таком расстоянии от белобрысого, что ангелу виден был даже обломанный усик на лобике шпанской мушки, навеки застывшей с приподнятой лапкой в янтарной пуговице палевого пиджака. Белобрысый как-то уж очень по-хозяйски похлопал ладонью по капоту, не спеша подошел к водительской дверце, стукнув на ходу тупоносым ботинком по колесу (хорошо ли накачано), и просунул свою пахнущую одеколоном голову в открытое окно.

— Улыбайся, — сказал он штурвальному.

— Почему? — спросил Демиург, нахмурившись.

— Да нет, это я так, дружище! Не обижайся. У тебя отличный автомобиль и прелестная женушка (Аделаида Ивановна фыркнула, глянув с презрением в лучезарное лицо белобрысого, и отвернулась, поправляя стеклянную бомбилатку на низенькой тулье фетровой шляпы), а сынишка, сынишка какой! — затараторил он, заметив Уриила на заднем сиденье. — Кучерявенький, беленький, как ангелочек! Ух ты мой милый! Сколько же годиков?

— Семь! — громко сказал Уриил и, открыв дверцу, выскочил из автомобиля. — Дяденька, откуда у вас такие пуговицы?.. Там какие-то жучки и блошки!.. Они уже умерли?

— Преставились! Царствие им небесное... Улыбайся, дружок (Уриил улыбнулся). Если тебе интересно — откуда, то я скажу тебе с удовольствием — я купил этот костюмчик в Святой Такма-Но-Харе, — это такая малюсенькая страна посреди ослепительных гор, и там до черта всяких жучков и птичек. Райская страна, — добавил он и вытащил из нагрудного кармана маникюрные ножницы. Пощелкав ими в воздухе, как это делает парикмахер (для устрашения, что ли?), он быстро отчикал и подал Уриилу пуговицу... Ту самую, ангел, в которой шпанская мушка никогда не опустит лапку. Она лежит теперь у меня в столе, и я не могу представить, как обходилась бы Мнемозина без таких вот наивных подсказок — маленьких безделушек, впитавших в себя пространство и время. Наверное, ей пришлось бы много и отчаянно выдумывать, растрачивая свою энергию на сотворение сгинувших мелочей, которых всегда почему-то так жаждут ее капризные и придирчивые жрецы, втайне не верующие в беспредельность ее могущества. «Яви, Мнемозина, чудо! стенают они. — Воскреси! Воскреси!» И ты, Мнемозина, повинуясь их горестным воплям, бросаешь им под ноги пеструю россыпь образов. Но не сияют глаза их радостью, и лишь смятение в душах жрецов, они поднимют с земли какие-то странные и незнакомые им вещицы: черную бабочку в искрах, чьи-то расшитые бисером туфли, усы, арбалет, пучок фиолетовых перьев и медного купидончика, — весь этот опереточный реквизит. И вот выступает один из жрецов, он держит в руке янтарную пуговицу. И он говорит: «Ты лжешь, Мнемозина! Это не есть воскрешение! Ты сотворила все это, насмешница, из придорожной пыли! И эта пуговица, она тоже поддельная, я не помню такой... Бейте ее камнями, братья!» И жрецы поднимают камни. И посылают проклятия твоим блистательным храмам... Но нет, нет, пуговица настоящая, ты можешь подсматривать в нее, Мнемозина, она лежит в моем столе, в левом ящике, она чистейший осколок реальности, и я даже подумываю пришить ее на пиджак...

— А у нас дела плохи, — сказал белобрысый, обращаясь к штурвальному. — Наш аэроплан сгорел! Да-да, у нас был отличный аэроплан, с двумя моторами и с маленьким бассейном на крыше. Мы прекрасно долетели на нем от самой Такма-Но-Хары вот до этого лужочка. А тут он — бац! и сгорел. Печально, не правда ли?

— Печально, — согласился штурвальный.

— А что вы делали... вот в этой... стране? — поинтересовалась Аделаида Ивановна.

— В Такма-Но-Харе?.. Мы были на гастролях, — ответил белобрысый, не задумываясь. — Ах, я же вам не представился... Артист цирка Тимофей Воротынский. Вы, конечно, не слышали... Я маленький артист, незначительный эквилибристишка. Но зато Гедеон, — он показал на бугая, который так и стоял, подбоченившись, на кромке асфальта, даже ни разу не взглянув на автомобиль, — Гедеон Несветаев — это фигура! Это величайший, величайший (настырный элатив прозвучал в устах белобрысого трижды, и как раз белобрысый зачем-то подмигивал Уриилу), величайший дрессировщик медведей!

— Ура, — сказал штурвальный. — Я рад, Тимофей. Но мы, понимаешь ли, очень торопимся.

— К морю?

— Да, к морю.

— Я вам завидую. Если б вы знали, как мы с Гедеоном мечтали о море! Мы мчались, летели, но наш аэроплан... Мы погибнем здесь, нас никто не берет! А мы страшно, страшно устали, нам нужен отдых, мы так много работали в Такма-Но-Харе, бедный Гедеон падал прямо на арене, и медведи уносили его за кулисы... Не бросайте же нас! Хотите, мы вам заплатим? У нас много денег, вот! вот! — Белобрысый вытащил из внутреннего кармана пиджака запечатанную пачку и, разломив ее, раскрыл веером денежные знаки. Они были, по всей видимости, иностранные, с вычурными виньетками по уголкам, с какими-то неуместными изображениями клоунских колпачков, гармошек и дамских туфелек вперемешку с черными, траурно поникшими розами и сосновыми венками, в одном из которых красовался портрет упитанной, самодовольно улыбающейся королевы; ангелу она показалась похожей на водительницу голубого пикапа, правда, во лбу ее не было золоченого рога. — Это такманохарские деньги, — пояснил эквилибрист. — В Такма-Но-Харе вы можете купить на них целую гору вместе с ледниками и водопадами...

— И вот таких пуговиц? — спросил Уриил.

— Миллион таких пуговиц — на одну бумажку, — ответил эквилибрист уверенно.

— Деньги нам не нужны, — усмехнулся штурвальный. — Что будем делать, Ада?