Александр Матюхин - Голова, которую рубили

За специально допущенные в тексте ошибки автор ответственность не только несет, но и пронесет и вынесет и скроется в неизвестном направлении…

Самое плохое в зиме — оттепель.

И не пытайтесь меня переубедить!

Какая, скажите, радость, когда, проснувшись утром, вдруг обнаруживаешь, что вместо запланированного катания на лыжах придется натягивать резиновые сапоги и идти разгребать лопатой мокрый снег, за ночь плотно закрывший от глаз людских ворота гаража? Или еще лучше — застрять вместе с автомобилем в снежной каше вперемешку с грязью где-нибудь посередине широченной лужи…

Хотя, с другой стороны, и это не самое страшное.

По-настоящему худо становится в тот день, когда вслед за солнцем неожиданно грянут морозы. Гололед!

Тогда остается только одно — сидеть дома и не высовываться, если не хочешь сломать себе кое-чего и, что еще хуже, кое-как. Ведь, когда об лед трахаешься, заранее не знаешь, каким именно местом приложишься. Вот и приходится выбирать — либо в квартире сиди, дожидайся следующего снегопада, который прикроет проклятый лед, либо с кряхтением, оханьем и аханьем, цепляясь задубеневшими пальцами за все, что ни попадется, только бы не упасть, иди по магазинам или к друзьям, которые оказались несколько благоразумнее и выбрали первый, более приемлемый для их образа жизни, вариант…

Отважно борясь с мокрым снегом, увязая тощими ногами в грязных сугробах, к скамейке брел Сева.

На скамейке сидел я, курил и заинтересованно наблюдал за Севиными героическими рывками. Конечно, с моей стороны было весьма неучтивым то, что я тотчас не бросился спасать друга из объятий мерзко хохочущего снега, но мои порывы сдерживал ряд весьма значительных причин.

Первой и, на мой взгляд, самой существенной причиной являлся уже упомянутый мокрый, липкий, грязный и просто омерзительно тающий снег. Он развалился вокруг скамейки и тянулся широкой полосой в сторону парка, откуда, собственно, и появился Сева. Далее снег нагло оккупировал площадь вокруг трех девятиэтажек и сети ларьков, в которых непонятно почему не продавали никаких горячительных напитков, включая пиво. Снег лежал даже под козырьком платного туалета, еще закрытого, но уже распространяющего вокруг свой специфический запах. Я же, как обычный среднестатистический россиянин неопределенных лет, в эту липкую гадость лезть не хотел, да и не мог.

А вот это уже было следствием второй причины, не менее веской, кстати, чем первая, — кроссовки! Сегодня я напялил как раз те самые, на одной из которых немилосердно отставала подошва. Причем делала она это исключительно подло. Когда я шел, к примеру, по асфальту, по чистому тротуару, по лестнице в доме, подошва крепко и уверенно держалась на ноге, как бы говоря: «Ну вот, а ты сомневался во мне. Да как ты мог?! Это же я, твоя верная левая подошва!» Но стоило мне ненароком попасть в лужу или на тонкий лед — все, пиши пропало. Подошва с омерзительным чваканьем подворачивалась, и моя пятка оказывалась в невыразимо ледяных условиях. Мало этого, до самого конца пути мне приходилось терпеть на себе любопытные взгляды прохожих, которым не часто доводится встречать человека, издающего при ходьбе забавные чмокающие звуки и шаркающего полуоторванной подошвой.

Вспомнить о том, что кроссовки с дефектом, я вспомнил, уже пройдя десяток-другой метров, но назад в квартиру возвращаться не захотелось — форменная лень, да и лифт не работал уже которую неделю. Вот и пришлось добираться до скамейки вприпрыжку. Однако избежать попадания внутрь воды мне не удалось, и потому ноги начали потихоньку замерзать, а на пальцах, тут я готов был поклясться, уже появились первые лиловые пупырышки…

Тут как раз к скамейке причалил Сева, гордый, как пароход «Титаник» перед отплытием. Отдуваясь и дрыгая ногами, словно промокший кот, он уселся рядом со мной. Одет Сева был, как и всегда, в свой любимый свитер непонятного окраса, поверх двух теплых рубашек, джинсы, которые спускались едва ли не ниже резиновых сапог, а на голове красовалась вязаная шапочка трех цветов — белого, синего и красного. «Петух» сполз ему на глаза, оголяя оттопыренные розовые уши. Не хватало только перчаток, ибо вчера Сева их порвал. На моих глазах, кстати. И с моей же непосредственной помощью.

О Севе вообще стоит поговорить более подробно. Он любит фантастику. До безумия. До одури. Почти так же безумно, как Мусорщик — тот вообще живет в мире сказок, — и уж точно гораздо сильнее, чем я. Интересно, где бы был Сева сейчас, если бы не это его увлечение? Возможно, выдающимся юристом в Питере, голова все-таки варит неплохо (да и университет закончил в свое время). А так простой торговец книгами. Вы не подумайте, что я не уважаю профессию книготорговца. Сам как-никак в ларьке продавцом уже пятый год кантуюсь. Просто с Севиной жаждой чтения выручка с его торговли никакая.

В первый же день работы он притащил домой две связки реализаторских книг. Чего там только не было — и «Миры Роберта Шекли», и Стругацкие, включая «Энциклопедию», и Лукьяненко, и даже трилогия Захаровых о рыцарях Круглого стола (хотя Сева с недоверием относился к жанру фэнтези, от такой книги грех было отказываться).

Взял, в общем, Сева почитать домой книжечки, да так все у себя и оставил — жаль было расставаться. Пришлось расплачиваться с фирмой из собственного кармана, так что убытков вышло больше, чем прибыли. Но Сева, к слову сказать, не особо расстраивался и читал новые томики запоем. Поэтому неудивительно, что его даже жена из дому выгнала. Бедняга пришел ко мне с двумя сумками книг, долго плакал в воротник моей пижамы и сморкался в кулак и в итоге прожил у меня неделю. Благо я буквально назавтра улетел в Москву по делам, а то бы точно свихнулся от постоянных разговоров Севы о голованах, абсолютном оружии, звездных десантниках и безымянных мечах.

А вообще Сева был мужик что надо, правда, от него постоянно несло луком, да еще заикался он сильно, если волноваться начнет, но это пустяки.

— 3-здоров, Витек, — простучал мне зубами Сева, пытаясь стянуть несуществующую перчатку, чтобы пожать мне лапу. Потом он вспомнил, что перчаток при нем сегодня нет и вряд ли они скоро появятся. Поэтому сунул мне заледенелую ладонь.

— Как жизнь?

Сева закивал, что да, мол, жизнь отлична и прекрасна, и стащил шапку, открыв миру полностью свое вспотевшее и раскрасневшееся от борьбы со снегом лицо.

Я затянулся найденной в кармане сигаретой неизвестной марки. Вкус у стреляной, неизвестно чем набитой сигареты был примерно как у жеваного хвоста замороженного мамонта, но на пачку «Примы» решительно не хватало семидесяти копеек. Надо было восстановить справедливость, и я уж было собрался стянуть мелочь с Севы, как тот заговорил: