Алексей Смирнов - Собака Раппопорта

Кадровичка следила за их уходом не бешеным — потрясенным взглядом.

Начмеду будет доложено через секунду, и д'Арсонваль, покамест не особенно потревоженный, почувствует жаркое дыхание в свою спортивную спину. Он подпрыгнет, будто ужаленный аспидом в пяту, либо как укушенный в зад своей же мерзкой собакой. Ватников, которого он опрометчиво прочил себе в союзники, отныне сделается опасным врагом, и всех придется зачищать, и в главном деле торопиться тоже.

— Нам предстоит еще один визит, — шепнул Хомский на ухо Ивану Павловичу. — Не столь уж и обязательный, но желательный. Хвала Создателю — пока вас еще выпускают отсюда…

Ватников шагал рядом с ним, сердце его бешено колотилось, трость была выставлена и вертелась пропеллером. Он хвалил Создателя, но не был уверен, что Тот изготовил все правильно и без изъяна, в том числе Хомского.

Едва он дошел до палаты, как обозначились перемены. Секундой позже явился Миша: он нес при себе стойку для капельницы; за ним поспешала Лена, которая несла две большие прозрачные банки.

— Что это? — слабо спросил Ватников, садясь на постель.

— Начальство распорядилось прокапать вас. Плохо лечим, долго держим, — и Миша недобро подмигнул.

— Начмед назначил? — убитым голосом спросил Иван Павлович.

— Если бы. Проверяющий распорядился!

Послышался слабый стон, услышанный только Ватниковым: стонал Хомский, ругая глупого Медовчина на чем свет стоит.

Ватников не сопротивлялся, игла впилась ему в руку. Он вскоре провалился в далекий космос, но перед сном слышал, как милый голос твердил ему, повторяя:

"Оперативная хирургия… заведующий… по статье… по собственному желанию… семейное положение — женат…"

Голос звучал недолго: сначала внутрь убрался внешний Хомский, а потом он и изнутри куда-то ушел.

Хомский объявился посреди ночи, помятый и злой, от него несло могильным холодом.

— Меня словно черти драли… там, — пояснил он неопределенно. — Живите, доктор, покуда живется. Живите… Там — льды, и они обжигают…

Иван Павлович лежал после капельницы вконец одурелый и ослабленный. Голова работала отвратительно, однако он помнил последние слова, услышанные прежде, чем он удалился в небытие.

— Вы говорили, — слабо пробормотал он, — о статье и семейном положении…

Хомский одобрительно улыбнулся:

— Молодчина, доктор! Пошарьте — не завалялся ли где-нибудь пузырек с боярышником… Вам надо восстановить силы.

Оглашая палату слабыми стонами, Ватников свесился с постели, запустил руку под кровать — пока полностью не перевалился на пол. Там он уже залез под нее совсем и отодрал специально пригнанный кусок плинтуса: да! Пузырек нашелся, он ждал Ивана Павловича…

Внутри Ивана Павловича зарокотал и заработал давным-давно убитый рвотный рефлекс, переработанный в кашлевой. И кашлял он до того, как выглотал пузырек, а не после, и слезы катились градом по его одутловатому лицу.

Хомский же восседал на пустующей койке совсем повеселевший и оживленный. Он ткнул кривым пальцем в пружинную сетку:

— Разгильдяйство у вас, бесхозяйственность! Платная палата, люкс — а место пустует. А другое по несовременной милости оставили за вами…

— Николаев блатного готовит, — предположил Ватников, утирая слезы.

— Да? А и верно. Подготовит, если усидит на месте — а мы и втроем заживем преотлично, правильно я говорю? — Сыщик посерьезнел. — Статья и семейное положение: спляшем от этого. Наш подопечный заведовал солидным, авторитетным отделением в Академии — и вдруг уволился по собственному желанию. Вы же уже не первый год варитесь в этом котле, дорогой доктор. Вы знаете, что так не бывает. Что-то произошло, и ему указали на дверь — по-хорошему. Униженный, разжалованный начальник — жуткая личность. Имейте это в виду. Он затаил камень за пазухой, он вынашивает месть и надеется возвыситься заново, но уже здесь. Женат? Конечно, мерзавец женат! Ставлю тысячу против одного — нет, против нуля — что он наплел вашей бронеславной секретарше сказочных небылиц. О его семье она, ручаюсь, не имеет ни малейшего представления. Она — увядающая дама, одинокая, она пойдет за ним на край света: шпионить за шефом, заманивать в ловушки почтенных и заслуженных стариков, деятелей науки… разбрасывать собачье дерьмо, собранное во дворе… Что вы на меня так смотрите? — Иван Павлович и впрямь слушал Хомского, как завороженный: откуда тот набрался такой риторики? — Все гадаете, кто запускает собак? Их никто не запускает — их никто и не видит! Это ложный след, отвлекающий маневр! Видят только одну… А остальных — к чему они здесь? Они бы и днем здесь вертелись, и тайна перестала бы оставаться тайной… Напрягите мозги, Иван Павлович! — здесь Хомский возвысил голос и затрубил: — Напрягите!

Воцарилось безмолвие как бы на полчаса. И Хомскому, набравшемуся паранормальных способностей, отчетливо было слышно, как скрипят у Ватникова мозги, а отдельные извилины, даже цельные мозговые тяжи прямо лопаются от избыточного натяжения.

— И что теперь? — прогремел Хомский, подобный второстепенному греческому богу. — Что теперь?

— Теперь… — мучительно соображал Иван Павлович. — Теперь… наш путь лежит…

— Так, — кивал Хомский. — Ну?

— В Академию! — осенило Ватникова.

— Правильно, — облегчение, испытанное Хомским было велико и откровенно, он вдруг утратил над собой власть и немного расплылся, поредел, заполнил пространства больше, чем требовалось заурядному индивиду. Но Иван Павлович отнесся к этой незадаче снисходительно: он был воспитанный человек и не дергался, когда в его присутствии рыгали, например, или выпускали газы — а здесь, как он догадывался, случилось нечто подобное, столь же непроизвольное и конфузное.

— Пойдемте сейчас! — Иван Павлович вскочил на ноги, но его зашатало, он повалился обратно.

— Куда, куда, — засуетился Хомский, плотнея с каждым слогом. — Еще ночь на дворе, какая может быть Академия!

— Тогда собаку… она разгуливает как раз сию минуту… вы слышите, как она воет?

Действительно: издалека донесся леденящий душу вой.

— Может быть, это вовсе не она, — поспешил возразить Хомский. — Может быть, это милиция или скорая помощь. Поехали кого-нибудь спасать. Возможно, они привезли кого-то спасенного…

Спор затянулся; вой длился себе, меняясь тональностью и временами действительно напоминая не то сирену, не то автосигнализацию; иногда он смолкал.

Было пять утра, когда Хомский и Ватников на свой страх и риск решили спуститься хотя бы в приемное — куда уж там ехать до Академии — и посмотреть.

Прав оказался Хомский: приехала скорая.

По коридору разгуливал ее сотрудник, старичок лет восьмидесяти, в фирменном облачении. Он посмеивался, чесал себе промежность, показывал гениталии.