Светлана Багдерина - Жар-птица

Ближе к полудню, когда косматое горячее солнце добралось почти до самого зенита, Иван подъехал к развилке двух дорог. Прямо посередине, на обочине, самодовольно развалился на солнцепеке большой валун. Даже не слезая с коня, царевич мог разглядеть, что на поверхности его было что-то высечено. Причем высечено было наверно очень давно, потому что от времени и погоды надпись поистерлась, и кроме того, что она существовала, различить с коня было более ничего невозможно.

— Это он! — воскликнул Иван. — Я читал! Здесь должно быть сказано, куда ехать дальше, и что на каждой из дорог должно случиться! В «Приключениях лукоморских витязей» королевич Елисей встретил как раз такой же в шестнадцатой главе, когда он поскакал в Караканское ханство чтобы спасти королевну Хвалиславу из лап хана Чучума! — и он осторожно сполз с седла чтобы подойти поближе и прочитать надпись, вместе с тем довольный в глубине души, что нашелся наконец более или менее благовидный предлог для того, чтобы хоть на минутку снова почувствовать под ногами твердую землю.

Переступая так, как будто седло все еще оставалось у него между ногами, царевич подошел вплотную к камню, бережно, ладонью, стер колючую придорожную пыль и, прищурившись, постарался прочитать то, что было там написано.

Он был еще слишком молодым и неопытным путешественником, а в книгах и свитках этого, конечно никогда не упоминалось, так что Иван не мог знать всемирного закона, касающегося того, что люди пишут, писали и будут писать во все времена и во всех мирах мелом на заборах, краской на стенах или, при отсутствии таковых, зубилом на булыжниках, и что лишь отдаленно можно было внести в рукописное произведение как указание направления движения и последствия оного. При других обстоятельствах ученый царевич мог бы с удовольствием припомнить словечко «эвфемеизм», но сейчас он смог только густо покраснеть и попятиться назад, часто-часто моргая белесыми ресницами.

«Но это же неправильно!» — недоумевал Иван, тщетно стараясь изгнать из памяти прочитанное и беспомощно чувствуя, что теперь начинают пылать не только щеки, но и уши. Во всех историях о героях и приключениях, которыми он зачитывался при свете лучины под одеялом (его наставник относился к ним неодобрительно и всегда говорил, навивая на палец при этом жиденькие усы, что отроку царской фамилии не пристало читать праздные опусы, мда-с, пустое бумагомарательство, доложу я вам) всегда был большой камень на развилке дорог (с этим было все в порядке), а на камне (и тут начинались расхождения) были указания герою куда двигаться дальше (хотя, в принципе, если абстрагироваться от конкретики — любимое выражение историка и путешественника из Стеллы Геопода, тщательно запомненное царевичем, имевшим слабость до малопонятных иностранных слов — были и они). Может быть, в настоящей жизни не всегда все бывает так, как написано в книгах? Но нет, такая крамольная мысль не могла прийти в голову нашему царевичу. По крайней мере, не сейчас.

Неуклюже и тяжело взгромоздился Иван на равнодушно пожевывавшего удила Бердыша, а в голове его проносились заученные с детства в немом восхищении строки из «Приключений лукоморских витязей»: «… и прочел Елисей-царевич на камне таковы слова: „Направо поедешь — убитому быть, налево поедешь — коня потеряешь…“», а жар смущения заглушил даже боль в, пардон, определенном месте, порожденную четырьмя часами езды в непривычном жестком седле на непривычном тряском коне по непривычной колдобистой дороге. Непривычно было все: слишком горячее солнце, слишком тяжелый меч, слишком широкая спина коня, слишком однообразная дорога, в то время, как у витязей, пустившихся в дальнее опасное странствие приключения начинались сразу с третьей страницы, самое позднее, с первого абзаца четвертой. Ни о боли в перенапряженной спине, ни о мозолях на, пардон, уже упоминавшемся месте, ни о раскаленной кольчуге, немилосердно обжигавшей при малейшем прикосновении щеки и подбородок, ни о забитых густой дорожной пылью легких в «Приключениях» не говорилось, а о том, что делать, если на развилке дорог не окажется указателя, даже и не упоминалось. Казалось, такая возможность просто не приходила в голову автору этих «Приключений», а также в равной степени авторам всех других «приключений», «одиссей», «похождений» и прочих «путешествий», когда-либо побывавших в Ваниных руках.

Иван достал из переметной сумы любимую книгу, нашел нужную главу, и с гравюры на соседней странице на него самодовольно глянул розовощекий здоровяк в блестящей кольчуге и замысловато изукрашенном шеломе — королевич Елисей, о приключениях которого и повествовалось на четырех тысячах страниц этого фолианта.

«Уж он-то бы знал, как поступить,» — безнадежно подумал Иван, бережно закрывая книгу и осматриваясь кругом.

Дорога, ведущая направо, терялась в степи и, насколько хватало глаз, редкие пучки ковыля покрывали все пространство в той стороне от края до края. Другая дорога, попетляв среди холмов, скрывалась в лесу в полуверсте от перепутья. Никакого преимущества одного направления перед другим царевич не находил. Кроме одного. Лес обещал некоторое разнообразие и прохладу по сравнению с выжженной солнцем пыльной степью. Это и оказалось решающим.

Иван сделал попытку выпрямиться, подбоченился и резко пришпорил коня, как Елисей делал это раз по пять на каждой странице.

Флегматичный Бердыш, разморенный жарой и неподвижностью, и не ожидавший столь внезапного пробуждения от своих лошадиных грез, с места взял в карьер. Он понесся стрелой, поднимая за собой тучи пыли, которые долго еще не оседали и после того, как конь и вцепившийся ему смертной хваткой в гриву всадник, явно не предвидевший такой бурной реакции на свое, казалось ему, безобидное телодвижение, скрылись в стене леса.

Через полверсты конь успокоился, природное миролюбие взяло верх, и он снова перешел на размеренную трусцу. Иван выровнял себя в седле, морщась и вздрагивая от боли в натруженных ягодицах. Постепенно ему становилось ясно, что час-полтора в седле при конных прогулках с матушкой вокруг дворца («Нет-нет, мальчики, Ванечка с вами на охоту не поедет, вы просто не понимаете, какой он слабенький, с его здоровьем себя нужно беречь, а вы уезжаете слишком далеко и надолго…») при подготовке к настоящему путешествию просто ни во что не идут. Конечно, он и раньше подозревал об этом, но говорить на эту тему с матушкой у него просто не было никаких сил. Поначалу он, конечно, пытался, и даже настаивал, чтобы ему позволялось скакать на коне, рубить лозу, метать копье и обучаться фехтованию вместе со старшими братьями, но после первых синяков, рассеченной брови и вывихнутой лодыжки (все это случилось в один день и, естественно, самый первый) все разговоры с царицей на эту тему заканчивались одинаково.