Ольга Кноблох - Белоснежка и семь апостолов

Я закрыла глаза, чтобы чутче контролировать зов , и разостлала его надо всем двором. Тогда, в машине, у меня получилось… не подчинить себе, но почувствовать их точно так же, как я чувствовала животных.

Нет, сейчас никак. Только три присмиревших песьих сознания. Никак. Наверное, это от слабости и не проходящего головокружения… не могу сосредоточиться. Я попробовала еще раз, и в какой-то миг поймала едва заметное колыхание паутины: кто-то был пойман, но это был не Гриф, точно не он. Кто-то дальше, на противоположной стороне круга.

Четвероногие пленники представлялись мне катышками пуха, нежными, трепетными, теплыми — этот же казался плотным, как хлебный мякиш. «Шевельнись, — попросила я. — Подойди». Мякиш вздрогнул, забился, словно услышал не зов, а гром набата; и тут на самой границе паутины, там, где никого по моим предположениям не могло, не должно было быть, обнаружили себя еще два человеческих мякиша. Не успела я удивиться, как…

— Ай, люли-люли-люли! — пустился в пляс Гриф, чертов скоморох. — Ай, люлюшеньки лю-лю!!! Ой, братцы, не могу, держите меня семеро, ноги сами дрыгаются!

Зов свернулся.

Собаки заскулили. Накатил предобморочный звон в ушах. Картинка перед глазами подернулась зеленью, свет сделался ослепительным. Макс подхватил меня ровно в тот момент, когда подогнулись колени.

— Ни хрена она не может, — услышала я сквозь звон хриплый голос Грифа.

Лапища Макса притронулась к лицу и легонько потрепала по щеке:

— Ты как?

Слабость отступила. Я привалилась к нему, как пьяная, с трудом удерживая зовом собак, которые готовы были кинуться врассыпную.

Семен Тигранович склонился к уху лысого, того, что спрашивал про музыку, и секунд десять что-то ему нашептывал, потирая руки. Тот все это время смотрел на меня пристально и зло (по этому уничтожающему взгляду я поняла: это его зацепило зовом ), а потом решительно замотал головой. Семен Тигранович отстранился и изрек:

— Вот и я думаю. Собак пристрелить, циркачку вернуть в машину.

Во мне будто спустили какую-то пружину. Сволочи! Какие же вы все сволочи, в собаках этих больше благородства!..

Я заставила своих артистов, не дожидаясь, пока бандиты похватаются за оружие, сигануть через их головы и гепардовыми скачками пуститься к спасительным воротам. Через секунду раздались первые выстрелы, но бандитам мешал свет собственных фар: все они были направлены внутрь двора, и за пределом импровизированной сцены был мрак. Собаки скрылись. Я проследила их координаты в паутине зова : напуганные, но все еще подконтрольные, они стремительно неслись прочь. «Выждите немного и возвращайтесь», — послала я просьбу вдогонку. Хорошо бы они вернулись с собратьями — и чем больше их будет, тем лучше. Мне совсем не нравится то, что здесь происходит. Мне нужна армия. Я распростерла зов дальше, метров на триста, и нащупала в заброшенных бетонных лабиринтах еще не меньше двадцати дворняг и какую-то живность помельче — крыс или мышей. Приходите все. Приходите, мне нужна помощь.

Колени опять подломились, и Макс почти волоком оттащил меня к машине.

— Сиди тихо, — шепнул он, — я сейчас, — и вернулся к товарищам.

Чик — и стало темно и беззвучно.

— …вай-давай, очухивайся, ну, девочка, давай!

Макс тряс меня за здоровое плечо.

Я открыла глаза, и он сунул мне под нос плоскую флягу:

— На, коньячку глотни. Полегчает.

Я послушно приложилась к фляге.

Внутри что-то всхлипнуло и расправилось, как хирургическая перчатка, когда ее надувают. Я задышала глубоко и часто, глаза заслезились.

— Ну вот, — удовлетворенно пробормотал Макс, пряча флягу в карман. — Скоро уже Артем подъедет.

— Макс, — тихо сказала я, когда дыхание выровнялось, — мне кажется, тут что-то не так.

— В смысле? — насторожился он.

— Кончай прикидываться. Там на крыше засели два вооруженных человека. Мне говорят, что мы ждем Артема, а готовятся как будто к штурму со спецназом.

— А как ты…

Он осекся. Поднял на меня виноватые глаза и полез обратно в карман за фляжкой.

— Нас убьют, да? — спросила я.

Он лихорадочно, чертыхаясь шепотом, отвинтил крышку, в два глотка высосал все содержимое и засопел в рукав.

— Тебе нельзя, ты ж за рулем. Так как? Убьют?

— Может, и нет, — аккуратно подбирая слова, ответил он после долгого раздумья. — Как получится. Во всяком случае — не всех.

— А как это будет? Пуля? Петля? Камень на шею? А?

Макс уставился на фляжку, как будто собирался тренироваться в телекинезе.

— Наташ, заткнись, пожалуйста. Просто заткнись.

— Артем, что это было? — требовательно спросил я.

— Ничего, — огрызнулся Горинец. — Веди давай. Езжай медленно и смотри по обочинам — не пропустить бы.

— Кого?

— Человечка нужного.

Я послушался, в который раз проклиная себя за мягкотелость. Чуяло мое сердце — это был не последний сюрприз за сегодняшнюю ночь. Оставалось стиснуть зубы и ждать удобного момента схватить Горинца за жабры.

Мы поползли по дороге со скоростью пьяного ужа. За окнами многоголосо выли собаки.

— Что им неймется? — проворчал Замалтдинов. — Для свадеб вроде не сезон.

— Вон, тормози! — Рука Артема с указующим перстом оказалась на моем плече.

Точно, впереди справа на обочине дороги выросла из темени человеческая фигура. Человек заметил нас и подошел к самому краю.

Он был молод, наверное, чуть старше тех ребят, которых Артем оставил (оставил ли?) в городе. Одной рукой он замахал нам, другую сунул в просторную сумку, которую нес через плечо на длинном ремне.

— Это брат Николай, — пояснил Горинец, — прошу любить и жаловать.

— Чей брат? — среагировал Замалтдинов, но вопрос остался без ответа.

Очень мне не нравилось, как этот брат руку в сумке держал. Очень. Здоровенная была сумка, в такую можно и базуку упаковать.

Я встал, не доехав до незнакомца десятка шагов. Положил ладонь на рукоять пистолета — так вернее. Юноша заторопился к нам, на ходу вынимая из сумки… нет, отбой; это оказалась всего лишь бумага.

У него была засаленная черная челка на пол-лица, одет он был не по сезону легко: во что-то джинсовое и обтягивающее.

— Привет! — звонко крикнул он, подбежав к самому капоту. Оперся об него, пристально вгляделся в наши лица — в каждое по очереди, в свете фар глянул на свою бумагу и с непонятной решимостью наставил на меня указательный палец.

— Ты, — сказал он, — Андрей. Так?

Я непонимающе обернулся к Артему. Но тот смотрел мимо. С любопытством и изумлением — на стоявшего на дороге бродягу. «Северное сияние» свидетельствовало о возбуждении, вызванном смешанными эмоциями. Дошло: Горинец точно так же, как и я, видит этого человека впервые. По крайней мере живьем.