Ольга Кноблох - Белоснежка и семь апостолов

— А Отто? — спросил я.

— А он ее нет.

— Он знал?

— Конечно. Все знали.

«Я жгу мосты, — повторял я себе, — я жгу мосты». Повторял, как мантру, чтобы сознанию было за что держаться.

Реальность истончалась и расползалась истлевающими на лету лоскутами. Все, во что я верил. Все, что я создавал. Все, что любил, к чему стремился… Даже все, что ненавидел, — катилось в тартарары. Будущее отпущенной лентой рулетки стремительно притягивается к настоящему, вот-вот вожмется в сию секунду, как улитка в раковину, и убьет самое себя. Нету его больше, ни один ясновидец мне его не предскажет. Delete… Delete… Delete… Я жгу мосты.

Белоснежка утекла. В который раз. То ли девочка, то ли виденье. С бенардовскими очками в кулаке — тоже мне, сувенир на память…

Когда я изливал свой гнев на малиново-белого от стыда и понурого, как висельник, Голикова, мне передали, что на работу звонила Надькина сестра Люба, велела связаться с ней. Я набрал продиктованный номер, она ответила после первого же гудка и валерьяночно-спокойным голосом поведала то, в чем сама моя беглянка так и не решилась признаться. Даже помадой на зеркале.

Она не вернется, сказала Люба отрепетированно, прости ее, если сможешь. Если не хочешь давать развод — твоя воля, не давай, это ничего не изменит. У тебя жена — работа, и уж она тебе верна не в пример Наденьке. Ты его знаешь — Рудольф Гржимайло, твой армейский приятель. Вот телефончик его, запиши, да ты бы, поди, и сам нашел. Захочешь поговорить по-мужски, звони, он ждет. Пять лет уже ждет, пока ты ловишь зеленых человечков и бесноватых знахарей. Они обо всем уже договорились, девочки приняли это спокойно, он заказал на всех двухнедельную поездку в Египет. Ты уж будь добр, Андрей, подпиши разрешение детям на выезд за границу, просим по-хорошему.

Она говорила ровным размеренным голосом, и каждое слово отрывало кусок от сердца.

…В общем, Андрей, ты сам виноват, довершила она тоном студента, читающего ответ со шпаргалки. Бывай, береги себя…

Я стоял мертвым соляным столбом еще долго, в голове шумело так, что перестали слышаться гудки в опустевшей трубке.

Потом Столбун: «Вы в порядке, Андрей Гаврилович?» — плавным жестом санитара вынул трубку из моих пальцев и водворил на место.

А потом — как там у классика? — позвонили зайчатки…

Голос Замалтдинова проорал мне в оглохшее разом ухо, что он прямо сейчас, немедля, пойдет мочить циркачей голыми руками, потому что у него пропал его дар, пропал совсем, это они виноваты, это я виноват, а виноватее всех Бенард, поэтому с него-то он и начнет, ха-ха-ха, да, с него, кутак [26] Кутак — татарское ругательство. ему в глотку, а потом всем достанется, джихад всему живому, ха-ха-ха…

Я брезгливо передал грохочущую трубку остолбеневшему Столбуну (хм, запомнить надо каламбурчик… впрочем, все равно забуду) и направился к дежурному. Сменивший телекинетика Голикова телекинетик Сафьянов, завидев меня, вытянулся оловянным солдатиком.

— Замалтдинова близко не подпускать к полигону, — сообщил я. — Пропуск аннулировать. Сообщи Чебочакову, пусть он с ребятами его найдет и запрет где-нибудь. — И добавил в ответ на его панический взгляд: — Он безопасен. В том смысле, что камни крошить взглядом больше не может. Что случилось? Битой по башне получил наш танк, вот что случилось. Только вот норов его никуда не делся, так что пускай Чебочаков вспомнит, чему его учили на курсах переговорщиков. Не хочу, чтобы медведевские костыли стали переходящим призом. Я с этим берсерком после поговорю, как адреналин выветрится. Как понял?

Кажется, я даже улыбнулся.

…И совсем не аномальное, а самое что ни на есть банальное житейское чутье в этот миг подсказывало, что разговор с Замалтдиновым не состоится. Ни после, ни через год — никогда. Не хочу. Незачем. Осознать это было удивительно и как-то легко. Словно, сформулировав эту мысль, я получил награду. Что-то маленькое и приятное, как шарлатанский амулет.

Это был миг, отблеск, гаснущий звук, остывающий след свободы. Я соскреб с души какую-то циферку инвентарного номера, испытав мазохистское наслаждение. Захотелось еще.

Забежал запыхавшийся Столбун, обрисовался на фоне дверного проема:

— Медведев приехал, товарищ капитан!

— Ладно, скажи медикам, пусть готовят циркача.

— Так точно!

— Лампочку вкрутили, дармоеды?

— Вкрутили! — выстрелил слюной Столбун.

— Телепатов в пятый отсек, я сейчас к ним приду.

Вспомнил, обернулся к дежурному:

— Вызвони мне Серебренникова, поработает стенографисткой. Пусть бросает свои дурацкие анкеты и дует сюда. Надо начинать, пока они не пришли за Бенардом.

Сафьянов съежился, как будто и вправду мог себе представить, на что способны в борьбе друг за друга Белоснежка со товарищи. Ну-ну, представляй, насколько фантазии хватит. Кишок ты, псами вымотанных, не видел…

…Закончить это дело, а дальше будь что будет.

Уволюсь к чертям.

Может, Горинцу повезет исполнить вендетту. Не самый плохой финал. Девчатам передадут — «погиб при исполнении», никакой суеты с разводом и с разрешением на выезд… пенсию положат… Эх, Рудик Грыжа, добрый дядя Рудик, никогда не приходивший в гости без конфет и пряников… рыжая сволочь, как же ты мог?.. Почему из всех женщин на свете — ее?! Мою?!

…Чай с мятой, она будет заваривать ему чай смятой. Я никогда не любил, а он, наверное, любит с мятой.

Представилось вдруг близко-близко веснушчатое, с пышными желтыми усами лоснящееся лицо Рудика — он подносит к губам чашку, ноздри вздрагивают, губы растягиваются, а глаза жмурятся от удовольствия. А рядом появляется гладкое личико Нади, опушенное мелкими колечками химической завивки, тоже зажмуренное по-кошачьи и довольное… Она будет целовать его в веснушки и щекотать за ухом, разглаживать ему рубашки, дарить на день рождения семейные трусы… Я сам виноват, Люба права.

У меня не осталось ничего, кроме пустого дома, погон и миссии, во исполнение которой еще сегодня ночью я готов был умереть.

Сегодня моя жизнь упала в цене.

Устал я. Мне бы подышать немного свежим воздухом…

Delete, delete, delete…

— Все готово, — напомнил вернувшийся Столбун. — Все трое в пятом, в камере для допросов. Микрофоны выведены на пульт.

— Идем, — качнулся я.

Столбун проводил меня до раздевалки. Там я снял одежду и достал из шкафчика «костюм звездолетчика», как мы это называли. Гладкий бледно-зеленый комбинезон без единой выступающей детали. Ни завязок, ни ремня — ничего, что можно затянуть телекинезом. Только на груди маленькое гнездо для микрофона. Я втиснулся в костюм, как в холодную кишку, напялил капюшон и маску. До этого я примерял комбинезон всего один раз — когда яйцеголовые устраивали презентацию. Новая разработка, пел доктор Зябов, возглавлявший направление защитного снаряжения. Спасает от огня, тока, радиации и воздействия отравляющих веществ. Помнится, выглядел я тогда в этой разработке, как постаревший Ихтиандр. Сейчас смотреться в зеркало не было никакого интереса. Я приклеил микрофон и вышел в коридор.