Лариса Малмыгина - Неприкаянная душа

Господь молчал, но еле уловимые подергивания лицевых мышц говорили о том, что ОН терпит невероятную боль. Народ, наблюдая кошмарное зрелище, вопил от удовольствия.

— За что мне такое наказание, — плакала я, обнимая полумертвую подругу, — видеть страдания того, на кого привыкла молиться?

— Любимый, — шептали пересохшие губы бедной Марии, — любимый.

Среди радующихся избиению, вероятно, были и те, которым ОН когда-то помог…

— Неужели они не поняли, над кем издеваются? — рыдала я, чувствуя тошноту от вида побоища. — Неужели не ощутили божественную энергию, исходящую от НЕГО? Даже самого гнусного маньяка нельзя осудить на подобное, а то — Бог!

— Переоденьте его в свои одежды, — приказали мучителям фарисеи.

Стащив со страдальца багряницу, те же палачи натянули на божественное тело рваный голубой хитон, а в руки воткнули дубовый крест высотой в два с половиной метра. На нежную, залитую кровью грудь изверги повесили табличку с надписью: «Я — Бог».

— Он не Бог! — мерзко заголосили местные попы. — Сменить табличку!

— Прокуратор против, — послышались отдельные голоса из стада центурионов.

И тогда Сын Божий, шатаясь и падая под тяжестью ноши, пошел по гористой местности. За пределами города к шествию присоединились два приговоренных разбойника и плачущие женщины, одна из которых, пробившись через плотное кольцо стражников, вытерла идущему на смерть лицо своим платком. Высокий мужчина, по виду — земледелец, растолкав вооруженных до зубов насильников, выхватил крест у упавшего Иисуса, чтобы донести его до места казни.

Голгофа была рядом. И тогда, повернувшись к толпе, бредущей за ним, Мессия с грустью проговорил:

— Дочери иерусалимские, не плачьте обо мне, но плачьте о себе и о детях своих. Потому что скоро придут дни, когда будут говорить: счастливы те жены, у которых нет детей. Тогда скажут люди горам: обрушьтесь на нас, и холмам: покройте нас.

— Какой позор, — прошептала стоящая возле приговоренного немолодая женщина в белых одеждах. — До сих пор так казнили только преступников, чтобы каждый иудей знал, что на кресте распят проклятый.

Наконец, процессия взобралась на гору. Магдалина висела на моем плече, совершенно обесточенная. Я крепилась изо всех сил, хотя эти силы покидали и меня. Крест закопали в землю, поставив под него тумбу, к которой его прибили. Красивые ноги Спасителя намертво приколотили к этой проклятой тумбе, а руки, принесшие так много добра соотечественникам, к поперечной перекладине креста. Дикая боль лишь на мгновение исказила небесные черты Бога.

— Смотрите, смотрите, — забормотали зеваки, пропуская вперед ослепительно красивую женщину, — это — его мать.

Я оглянулась. Богородица стояла рядом со мной, расширившимися от ужаса зрачками взирая на своего сына, свою кровиночку.

— Нет! — заорала я, пробиваясь сквозь плотное кольцо мучителей. — Нет, ОН должен жить!

Кряжистый стражник ткнул мне в лицо огромный волосатый кулак, разбив в кровь губы.

— Вот дрянь, — прорычал он, — только подойди еще раз!

Божественная мать, отрешенно взглянув на неожиданную защитницу, протянула святую ручку с белым платком к моему растерзанному рту.

— Изверги, уроды, маньяки! — кричала я, чувствуя горячее прикосновение металла к своим плечам. — Вы все подохнете, а ОН будет жить. И ЕМУ будут молиться, потому что, Иисус — Бог и Сын Божий! Ад ожидает вас и проклятия на века вечные!

Град хлестких ударов обрушился на мою многострадальную голову и моментально свалил наземь. Грубые сандалии замелькали перед глазами, целясь в рот, которым я изрыгала проклятия. Небо закружилось передо мной, превратясь в маленькую, тусклую точку.

— Умираю, — успела подумать я, прежде чем окунулась в спасительную, манящую тишину, — умираю вместе с НИМ. За НЕГО. Какое счастье!

— Очнись, — попросил меня жалобный, тонкий голосок, — надо уходить. Очнись.

— Это качели, — порадовалась я, наслаждаясь ритмичными колебаниями воздуха, — это — детство. Но почему так сильно кричат?

— Землетрясение, — прорыдал кто-то над моим ухом, — вставай.

Я нехотя открыла глаза. Прелестная Магдалина стояла на коленях перед избитой подругой, вытирая кровь с моего лица подолом своего платья.

— Где Иисус? — не узнавая своего голоса, прошептала я.

— ОН умер, — заплакала Мария. — ЕГО снимают с креста.

— Кто? — попыталась я встать на ноги.

— Друзья, — отрешенно молвила несчастная. — Иосиф Аримафейский и Никодим.

— Мне нужно подойти к Христу! — поднимаясь на четвереньки, прохрипела я. — Я должна видеть ЕГО!

— Пойдем, — подала мне нежную руку напарница.

Бездыханное тело Господа, обернутое льняной тканью, бережно нес на руках высоченный богатырь с темной окладистой бородой. Рядом, помогая поддерживать израненную голову растерзанного Спасителя, шагал мужчина небольшого роста.

Заставив подняться непослушные ноги, преодолевая штормовые порывы ветра, я побрела к тому, ради которого готовилась к смерти. Неверной рукой прислонилась я к прекрасному лбу усопшего, оттирая с него остатки драгоценной крови и смешивая ее со своей.

— Тебе плохо? — обеспокоено заглядывая в мои зрачки, поинтересовалась скорбная подруга.

— Очень, — стараясь не опрокинуться наземь, простонала я. — А где Мария?

— Она в пещере, в которой скоро погребут ее сына, — задохнулась от слез Магдалина.

Неожиданно яростный вихревой поток, взбешенный совершившимся злодеянием, повалил навзничь мое ослабевшее тело, поднял его вверх, и я стремительно полетела над темной горой — местом величайшего преступления человечества.

Меня кувыркало в воздухе, словно акробатку в цирке, но страха не было: безразличие к жизни отныне прочно поселилось в моем растерзанном сердце. Безразличие к жизни и ненависть к живущим.

Пролетев приличное расстояние, я плюхнулась в небольшую речушку, заросшую камышом. Вдоволь наглотавшись пропахшей тиной воды, я поплыла в сторону берега, возблагодарив Бога за то, что умею плавать. Буря внезапно прекратилась. На высоком небе засияла полная луна, застрекотали цикады: природа безмятежно наслаждалась покоем, будто и не было страшного убийства. Выбравшись на довольно крутой берег, я поняла, что замерзла и сильно проголодалась. Сняв промокшую одежду, я разложила ее на траве, чтобы подсушить на свежем ветерке.

Топот конских копыт и свет приближающихся факелов заставил меня натянуть непросохшее белье на онемевшее от холода тело и юркнуть в камыши. Всадники остановились буквально в двух шагах, разговаривая между собой на незнакомом мне языке, который я тоже прекрасно понимала.

— Русалка, говоришь? — слезая с лошади, переспросил мужчина с голыми ногами в нелепом одеянии от древнего итальянского кутюрье.