Кэтрин Коути - Стены из Хрусталя

— Ах, вот как? Что же, по-вашему, честь, мастер Блейк? Была ли она у вас прежде, когда вы у девиц карманы срезали?

— Была, — помолчав, ответил юноша, — да сплыла. Раньше у меня были хоть какие-то… ну… правила, что-то, чего я делать не стану, хоть ты режь меня! Есть воры, которые богатых детишек в закоулок затаскивают и одежду с них снимают, да еще и пристукнут, чтоб те не пикнули. Вот я и думал, что такая подлость — ну точно не про меня! А теперь… я вообще не знаю, как мне жить.

Мистер N. заскрипел стулом.

— Жаль, что вы, мастер Блейк, человек недалекий. Другой бы понял… впрочем, не всякий, конечно. На самом-то деле, никакой чести нет, посему служба не может быть бесчестной по самой своей сути.

Воришка опустил голову. Если чести не существует, то почему он ощущал пустоту там, где что-то было прежде, и пустота эта кровоточила и болела? Возражать он не отважился.

— А чего еще нету?

Улыбнувшись, мистер N. подался вперед и грузно оперся на стол.

— Да вообще ничего, мастер Блейк. Есть только позывы — утолять голод и жажду, спать, совокупляться. И вместо того, чтобы понапрасну тратить силы на бесполезные материи, не лучше ли сосредоточить их на том, чтобы удовлетворить свои позывы в полной мере?

Все нервы Фанни натянулись. Если бы не уличный гомон, стало бы слышно, как они звенят.

Но ловец воров не тратил красноречие понапрасну.

— Вы помните, какое событие произошло три года назад? — перешел он к делу.

Юноша покраснел, точно ученик, который вместо подготовки к экзамену пускал кораблики, сделанные из страниц латинской вокабулы. Кроме того, что Проныру Хэла пришибло вывеской цирюльника или Хью-Укушу-Себя-За-Локоть сожрал петуха живьем, на ум ничего не приходило.

— Кошка мистрис Бейли окотилась двухголовым котенком, — вспомнил он наиболее глобальное событие трехгодичной давности. Еще бы, всю неделю только и толков было о чуде-юде!

Мистер N. покачал головой.

— Три года назад произошло якобисткое восстание, — напомнил он.

— Да, сэр, и оно тоже.

— Орды мятежников двигались на Лондон.

Юноша поморгал задумчиво.

— Так вот почему Господь попустил уродиться такому чудищу! Дабы указать на грядущие бедствия!

— Слово «Каллоден» вам о чем-нибудь говорит? — сдался мистер N.

— Ну так еще бы! Битва, в которой мы наваляли войскам Красавчика Чарли… я имел в виду, богомерзкого смутьяна.

— Зато самозванец удрал и теперь плетет козни из-за границы. А вчера в Лондон приехал некий господин из Испании, первейшего врага нашей Родины. По всем признакам шпион. При нем документы, в коих прописаны планы заговорщиков. Ваша задача проста — проникнуть в дом, снятый негодяем, взять бумаги и принести мне. Я же позабочусь, чтобы они попали по назначению.

— Но ведь это опасно!

— Уклоняетесь от службы? — нахмурился ловец воров. — Дело серьезное, можно сказать, государственное! Отказ от него равносилен измене… а вы ведь знаете, как у нас казнят за измену? Конопляным воротником не отделаетесь. Сначала подвесят в петле поболтаться, а потом, еще живого, выпотрошат и сожгут внутренности на ваших же глазах. И только тогда четвертуют. Ясно вам?

Вздрогнув, юноша закивал. Он был отлично осведомлен об этой процедуре, более того, вспомнил анекдот о том, как один приговоренный влепил оплеуху палачу, когда тот вытягивал его кишки. Веселее не стало. Как-то не хочется настолько пребывать в сознании, когда тебе вспарывают живот.

— Я имел в виду, сэр, — зачастил он, — что дело хоть и опасное, но я за него возьмусь. А когда я принесу бумаги, вы меня… вы… вы меня отпустите?

Яркая, как падающая звезда, перед ним промелькнула надежда, но столь же быстро погасла.

— Конечно же нет! Тем самым вы лишь подтвердите, какой вы ценный сотрудник. Зато я пошлю вашей матушке немного денег и письмо с благодарностями за такого замечательного сына… Если вы принесете мне бумаги завтра вечером.

— А коль сегодня, вы ничего не будете ей посылать? — взмолился бедный воришка.

— Пожалуй, что и не пошлю.

— Я туда и обратно!

На улице настроение Фанни поползло вверх. Как же здорово, что не пришлось хорошего человека заложить! А способствовать поимке шпиона и так долг любого англичанина!

О следующей неделе он даже не думал. С его-то образом жизни, вполне возможно, что до нее он просто не дотянет.

Как и Салли, он любил наведываться в Тайберн, поглазеть на казни. В тайбернской процессии от тюрьмы до виселицы был свой шик, возможность покинуть сей мир веселым, любимым и пьяным вдрызг. Иногда Фанни представлял, что это он поутру покидает камеру в Ньюгейте, не выспавшийся и злой: в полночь перед казнью осужденных будил звонарь и зачитывал вдохновляющие вирши о том, что совсем скоро им предстоит гореть в аду. Перед выходом с преступника снимут кандалы, а руки просто свяжут веревкой, чтоб удобнее было складывать их в молитве или, как он предвкушает, чтобы приподнимать шляпу и заигрывать с девицами по дороге.

За порогом тюрьмы его ожидает телега, которая и покатится на окраину, где рабочие возводят виселицу. Хотя запрещен уже старинный обычай угощать приговоренных спиртным по дороге на казнь, конвоиры подобрее остановятся в кабаке. Висельники так надерутся, что уже на погосте будут отзываться «Ик!» вместо «Аминь» на молитвы капеллана. Перед глазами все поплывет, и покажется осужденным, что возле виселицы сгрудилось в три раза больше людей. Хотя куда уж больше? И так яблоку негде упасть! Толпа напирает со всех сторон, заедая впечатления имбирными пряниками. Когда телега проезжает мимо, зрители в первых рядах снимают шляпы. Не из почтительности, просто зеваки позади пихают их в спину, им тоже хочется поглазеть на отважных разбойников. Хохот, крики, галдеж! Снуют продавцы баллад, размахивают мятыми листами, на которых напечатаны последние речи осужденных.

Висельники взбираются на телегу, над которой возвышается «тайбернское дерево.» Три петли свисают с его «ветви» — воров вешают сразу по несколько, чего с ними церемониться. Капеллан заводит молитвы. Еще остается время для красивого жеста. Выкрикнуть что-нибудь друзьям на прощание, бросить им шляпу, доведя до белого каления палача, которому должна отойти вся одежда казненного. На шею набросят петлю — не шелковую, как для аристократов, обычную конопляную — и…

Приблизительно здесь картина теряла для Фанни все очарование.

Мучительно, толчками, душа будет рваться прочь из тела, а потом… Если есть ад, то ничего, в сущности, не изменится. Он уже пару месяцев как в аду. А если нет? Вообще ничего?

С такими грустными мыслями он добрался до Мэйфера, но, увидев искомый дом, снова приободрился.

Фортуна ему улыбнулась.

Как выяснилось впоследствии, то была сочувственная улыбка сиделки, навеки закрывающей пациенту глаза.