Марианна Алферова - Гробницы Немертеи

— Сходи в туалет, — предложил Атлантида.

— Будешь меня сопровождать? — спросила она, вытирая лицо мокрой тряпкой-кляпом.

— Нет. Рискну отпустить тебя одну.

— Глупо, Платон. Ты ведешь себя глупо, и сам не понимаешь — насколько. Хочешь, я дам тебе совет? Возвращайся на Ройк. А лучше на свою Землю-дубль. Сегодня же. Сейчас. Забирай своих друзей сукки — и вперед.

— Иди лучше в туалет, пока я не передумал, — усмехнулся Платон.

Он вышел на двор. Андро никуда из дома не денется. А ему надо немедленно подышать воздухом и подумать. Обо всех этих посланиях, заключенных в погребальных кувшинах, обо всех этих милостях, которые так хотели, но не могли оказать своим подданным короли Немертеи. Андро была права — отношения обитателей Дворца и простых жителей испортились к концу Четвертого царства. И причиной была краткость оказываемых милостей народу к-хи — так называли себя жители Немертеи.

Платон присел на камень возле бассейна. Казалось — бежал он всю жизнь, убегая не от других — от самого себя. И вдруг обнаружил, что бег кончился и он сидит, сжимая в руках погребальный кувшин, а там чья-то жизнь, рассказанная на чужом языке. А ему почему-то кажется — его собственная. Вся жизнь, нашептанная день за днем. Вокруг звучали голоса, и все требовали одного — милостей… как можно больше милостей… Он лихорадочно оглянулся, будто искал СВОЙ погребальный кувшин, чтобы сообщить ему нечто важное, нечто последнее и… С неба дождем летели светляки. Светящиеся капли облепили каждый побег, каждую травинку. Археолог вытянул руку — светляки роились вокруг его пальцев. Атлантида поднялся и встряхнул руками — светляки отлетели в сторону, сохраняя контур человеческой фигуры. Сан Саныч?.. Платон усмехнулся. Что за дурацкое наваждение! А светящийся человек (именно человек, а не к-хи) держал в вытянутых руках кувшин, покрытый черной глазурью. Сейчас он разожмет руки, сосуд упадет на плиты дорожки и разобьется… К счастью, у людей нет погребальных кувшинов, и они могут бить посуду, не рискуя разбить чью-то душу. Атлантида повернулся к призраку спиной и услышал звон бьющегося кувшина. Оглянулся. Никого — светящийся абрис человеческой фигуры исчез. Но на разноцветных плитках чернели осколки керамики. Платон поднял голову. Из окна комнаты торчала черная морда сукки Кая-1.

— Зачем ты выкинул кувшин?

— Он же не звучит во второй раз. Так зачем загромождать помещение?

— Все равно не смей выбрасывать кувшины! Это же чьи-то души. Даже если они не звучат — пусть будут.

— Понял. — Голова сукки скрылась в комнате.

Атлантида вернулся в дом. Андромаха сидела в столовой и ела. Он вошел — и она… улыбнулась. Что-то было не так… Но он пока не мог понять — что.

— Хочешь меня опять связать? — спросила девушка.

В голосе ее не было страха — только любопытство. И даже некоторая доля кокетства. В этот раз она не пыталась тронуть его слезами.

— Пока нет. Но один из братьев-сукки будет наблюдать за тобой постоянно.

— Пускай. Мне эти крокодилообразные не мешают. И потом они раздуваются от удовольствия, когда я зову их по именам. Мне ведь не надо насиловать свои голосовые связки, чтобы обращаться к ним уважительно.

Атлантида ошибся. На планете сукки были в почете не только кастраты, но и женщины. Поэтому в обращении с братьями-сукки Андро, несомненно, имела преимущество. Платон стал сомневаться — можно ли доверять млеющим от ее голоса охранникам?

— Не волнуйся, — засмеялась Андро. — Я не стану соблазнять твоих друзей. Они не в моем вкусе. А ты плохо выглядишь. Ты не болен?

И тут зазвучал голос. То есть в этот раз был не рассказ — пение. Ангелы так могли бы петь — но только не на планете, а где-нибудь в высших сферах, наблюдая неземную красоту и погружаясь в неземную гармонию. Голос наполнял весь дом. Атлантида несколько секунд стоял неподвижно, не в силах сдвинуться с места — его очаровала песня. Потом бросился вон из столовой. Сукки Кай-1 сидел на корточках перед кувшином и смотрел, как вращается внутри него золотой «смычок». И что-то такое подпевал. Лишь когда пение закончилось, Платон сообразил, что комп не перевел ни слова.

Видимо, комп был так тактичен, что не посмел мешать. В отличие от сукки.

— О чем он пел? — обратился Атлантида к компьютеру.

— Язык не известен.

— Разве это другой язык?

— Именно так. Некоторые совпадения имеются. Но лишь некоторые. В основном совершенно новый язык.

— Можешь перевести?

— Я не получил команды.

— Ты запомнил слова песни?

— Разумеется. Переводить стихами или прозой?

— Стихами. А впрочем, подожди. Сейчас будешь переводить следующий кувшин.

— Мой второй контур может заняться другим заданием, — самоуверенно предложил комп. — Мой мозг специально выращен для проведения сложнейших исследовательских программ.

— Как бы ты не начал глючить….

— Вы обижаете мой второй контур.

Платон надел наушники и «запустил» следующий кувшин. И вновь кто-то стал рассказывать. На этот раз голос оказался мужской, голос уже пожилого человека. И рассказ тоже был не особенно веселый — это ясно было без перевода.

«Сегодня я подарил погребальный кувшин своему сыну. Теперь многие боятся, что не успеют этого сделать, и стараются наивно обмануть природу Немертеи и подарить погребальный кувшин раньше, чем ребенку исполнится пять лет. Неужели они не понимают, что маленький ребенок еще не умеет разговаривать с кувшином по душам, и тем самым они портят кувшин и лишают дух к-хи возможности совершить новый круг. Но мой маленький Т-ти уже научился разговаривать со своим игровым кувшином, и теперь ему ничего не стоит каждый вечер, как положено, говорить с настоящим погребальным кувшином. Какое совпадение — он в первый раз разговаривает со своим погребальным кувшином, а я — в последний. Я это чувствую, как чувствовали другие последний день до меня. Но мне не особенно страшно. Однако… все же… я боюсь. Почему смотритель сказал, что запись моих разговоров ( переведено приблизительно ) не точна и надо оставить еще звуковое послание, как будто это не погребальный кувшин, а кувшин для игр или для собирания рассказов? Прежде я считал кувшины рассказов совершенно ненужными. Порой мне мерещилось в них нечто, свойственное не природе Немертеи, но природе Ройка. Они походили на низкую пищу ( эквивалента подобрать не удалось ). И вот я сам сочиняю кувшин рассказов. И не могу сделать этот кувшин плохим. Он должен звучать, умиротворяя светило Немертеи голосом сладостным, умножая любовь. Голосом, который сладостнее теплого западного ветра… Я пел всю жизнь, и из многих кувшинов будет звучать мой голос. А С-сма всю жизнь копал подземный ход, чтобы добраться до колодца и соединить вновь природу Немертеи и природу Ройка. Но С-сма умер, и никто не ведает, где тайный ход. Я похитил кувшин С-сма, чтобы узнать, как добраться до колодца. Но кувшин С-сма не зазвучал. В глине был какой-то дефект. Что, если мой кувшин поврежден… и… тогда… тогда мой дух не сможет совершить новый круг. Говорят, теперь много дефектных кувшинов, но никто не знает — почему. Буду ли я жить в тот момент, когда мой рассказ зазвучит из кувшина? А если даже и буду, то какова будет жизнь в кувшине рассказов? Вновь и вновь внезапные пробуждения среди долгого сна, и вновь — бесконечная ночь… Сначала пробуждения часты, потом все реже и реже. И наконец — уже не дождаться нового слушателя. Никого не интересует мой рассказ. Что, если все предыдущие записи в моем погребальном кувшине погибнут и останется только эта — звуковая? Там было много значительного, много важного… Во всяком случае, для меня. А здесь? Обращенное в звук общение всегда слабее, нежели общение по душам. Сижу, склонившись над своим кувшином, сознавая, что должен произнести НЕЧТО. А произнести ничего не могу. Лишь повторяю: в последний раз, в последний раз… Все прежние сообщения уже не имеют значения. Значение имеет лишь одно, будет еще один круг или нет… еще один круг или нет… Круг этой жизни оказался скомканным, пустым и ненужным. Даже для Т-ти я сделал так мало. А что, если этот мой круг последний?.. Какой-нибудь круг всегда бывает последним. Я устал говорить и начинаю повторяться. В ужасе обнаруживаю… мне нечего больше сказать… тороплюсь… Или… Говорят… что всему виной краткость нынешних милостей, что оказывают король и королева, да живут они вечно…»