Татьяна Устименко - Второе пророчество

Я мысленно усмехнулась и негромко зарычала, уподобившись чувствующему свое превосходство волку, намеревающемуся занять место вожака, вне зависимости от согласия или несогласия прочих членов стаи. Спрашивается, и когда же это успела я стать столь рисковой и целеустремленной, полностью распрощавшись с образом робкой серой мышки? Когда перестала считать себя тихоней Евой? Кажется, я была таковой очень давно, в бесследно прошедшей и напрочь позабытой прошлой жизни… Я собственническим жестом дотронулась до черной папки, в которой хранились собранные дедом козыри, и пообещала себе непременно выиграть грядущую решающую партию, потому что выменянные на жизнь Калеба документы отныне принадлежали только одной мне. А значит, я получила пусть маленькое, но весьма значимое преимущество перед швабами и ликантропами в виде этих нескольких листочков, по ценности равных мудрости этого великого человека. Нет, я просто не имею права отступить или проиграть, ибо это приравнивается к предательству и трусости. Это равносильно бессмысленности гибели моего родного прадеда и безрезультатности смерти деда приемного. И если я не оправдаю их надежд, то лучше мне умереть на месте, ибо я никогда не прощу себе подобного позора. С настоящей минуты я начинаю жить по волчьему закону, гласящему: око за око, зуб за зуб!

Но мне не следует забывать самую главную истину: законы придумывают для того, чтобы обойти справедливость. Конечно, только тогда, когда речь идет о законах продажных и необъективных. «Видят боги, я — девушка послушная, я плохие законы не нарушаю, я их просто… игнорирую! — Мои губы изогнулись в язвительной улыбке. — Что-то больно много развелось в нашем мире тварей, желающих жить хорошо — припеваючи, припиваючи да приедаючи, и что меня особенно раздражает — за счет других. Вот это безобразие я как раз и намерена прекратить!» Я упрямо набычилась, в лучших традициях неизбывной женской логики, базирующейся на твердой уверенности в том, что любую объективную реальность можно преодолеть желанием и упрямством.

У страха велики глаза и слаб мочевой пузырь. Я же пока не жаловалась ни на неустойчивую психику, ни на базедову болезнь, ни на энурез, а потому собиралась четко разделить людей на волков и чудовищ, как ни парадоксально это звучало. Волки — создания чистые и справедливые, недаром их называют санитарами лесов. Они разумно контролируют поголовье всех прочих созданий матери-природы, уничтожая больных, увечных и никчемных. А чудовища вырезают всех подряд, паразитируя на самках и детенышах. Но теперь чудовищам придется туго, ибо я встала на тропу войны и взяла их след.

Жаль, я слишком мало знала тех людей-волков, коих успела полюбить всей душой: своего деда, который оказался совсем не тем, за кого себя выдавал, Калеба, Рейна… Ах, чуть не забыла — ведь есть еще и Вадим, бесследно сгинувший из моего поля зрения, если, конечно, не принимать в расчет то смахивающее на мираж видение, мелькнувшее на платформе московского вокзала… Любила ли я его до сих пор? Ненавидела ли? Моя душа тщетно металась в поисках правильного ответа на эти двусмысленные вопросы, так и не сумев разобраться в себе самой… Я привыкла считать, что все мужчины делятся на «козлов» и «баранов». Бараны — это мужчины, которые ничего не смыслят в женской психологии, зато вредные и эгоистичные козлы разбираются в ней слишком хорошо. Но Вадим не походил ни на барана, ни на козла. Так принадлежал ли он к клану чудовищ? Мой муж казался мне чем-то или кем-то иным, особенным, окутанным аурой таинственности и недосказанности. Причем чем больше я старалась понять Вадима, тем меньше разумной логики находила в его поступках и словах. Почему он постоянно врал и старательно скрывал свое прошлое? Кто сумел похитить его фотографии из моей запертой квартиры? Каким образом это совершили? Рейн говорил что-то странное, но я даже сейчас не хотела поверить в его абсурдную версию, связанную с проникновением через окно седьмого этажа… А сам Рейн!..

Признаюсь, Рейн стал для меня загадкой номер два, причем ничуть не меньшей, чем Вадим. Повезло же мне с неординарными мужчинами! Воистину чужая душа — потемки, а мужская душа — потемки вдвойне! Рейн — он кто, чудовище или все-таки волк? Как и в случае с Вадимом, сильно подмочившим свою репутацию, мне не хотелось думать о тех страшных обвинениях, что выдвигали в адрес Изгоя как Калеб, так и герр Крюгер. Где он скитается теперь — влюбленный и безумно одинокий? Его сотовый телефон не отвечал на мои звонки, выдавая унылое: «Данный абонент временно отключен от сети». Я уже неоднократно пыталась докричаться до его разума, но у меня так и не получилось возобновить ту ментальную связь, что соединяла ранее меня и Идущего сквозь дождь воина. Рейн не откликался, и я бесцельно разрывалась между всевозможными догадками и теориями, стараясь понять, что же случилось с Изгоем…

А между тем у меня совершенно нет времени для того, чтобы собирать факты и досконально разбираться в его исчезновении. Вот так всегда и получается: вчера что-то разруливать было еще рано, завтра — будет поздно, а сегодня — некогда, ибо других, более насущных, проблем выше крыши навалилось. И при этом лишь одна мыслишка где-то на заднем фоне крутится, словно заезженная пластинка: я его полюбила — несчастной, грешной, противозаконной окаянной любовью. И тем самым я совершила нечто запретное и осуждаемое, а за свои поступки нужно отвечать. Особенно в том случае, если с тебя за это еще и не спрашивают… Впрочем, разве не обещал мне подземный Летописец обретение любви, но не простой, обычной и понятной, а той, которую я сама взращу, выстрадаю да выпестую?.. И пусть я никогда еще, вплоть до сего дня, не писала стихи, но сейчас что-то во мне вдруг натянулось, будто струна, и болезненно оборвалось, рождая облаченную в строки муку:

— Моя госпожа! — напоминая о себе, окликнул меня Дьюла. — О чем вы задумались?