Терри Пратчетт - Роковая музыка

Волосы девочки заставляли людей оборачиваться и смотреть ей вслед — они были чисто белыми, за исключением одной черной прядки. По школьным правилам все ученицы должны были носить две аккуратные косички, но упрямые волосы Сьюзен так и норовили вырваться из ленточек и уложиться в прическу произвольной формы, похожую на ту, что носила знаменитая Медуза [2] Кстати, достаточно редко рассматривается вопрос о том, где именно у Медузы росли змеи. Допустим, волосы под мышками, постоянно откусывающие горлышко у флакона с дезодорантом, способны доставить массу неудобств. .

Кроме того, у Сьюзен было родимое пятно — если его можно так назвать. Оно появлялось только когда девочка краснела, и прочерчивало щеку тремя бледными линиями, как будто после пощечины. Когда же Сьюзен злилась, а злилась она достаточно часто, учитывая полнейшую тупость окружающего ее мира, эти полосы просто пылали.

Теоретически сейчас шел урок литературы. Сьюзен ненавидела литературу, поэтому, подперев голову ладонями, читала «Логику и Парадокс» Вольда.

Вполуха она слушала, чем занимается класс.

Вовсю обсуждалась какая-то поэма о бледно-желтых нарциссах.

Очевидно, поэт очень сильно любил эти цветы.

Сьюзен относилась к подобным вещам достаточно равнодушно. В конце концов, они живут в свободной стране, и человек, если ему так хочется, может сколько угодно любить бледно-желтые нарциссы. Но тратить на подобные любовные излияния больше страницы — это настоящее преступление, которое следует жестоко пресекать.

Она снова опустила голову и продолжила свое образование, которому, по ее мнению, школа только мешала.

А неокрепшие умы продолжили препарировать воображение поэта.

Кухня была тех же колоссальных размеров, что и прочие помещения. В ней могла заблудиться и сгинуть целая армия поваров. Далекие стены терялись в тенях, а печная труба, поддерживаемая покрытыми сажей цепями и обрывками сальных канатов, исчезала во мраке на высоте примерно четверти мили от пола. Свое свободное время Альберт проводил на выложенном плиткой клочке, на котором размещались кухонный шкаф, стол и плита. И кресло-качалка.

— Когда человек спрашивает: «Зачем все это?», с ним явно не все в порядке, — сказал Альберт, скручивая сигаретку. — А когда он это говорит, я не знаю, что и думать. Опять на него нашло…

Единственный, кроме Альберта, обитатель кухни согласно кивнул. Рот его был полон.

— Сначала у него появилась дочка, — продолжал Альберт. — Не в том смысле, что появилась, а… ну, ты понимаешь. Потом ему в череп пришла идея взять себе подмастерье. Вынь да положь ему ученика, чем он других хуже?! Ха! И что из этого вышло? Ничего, кроме неприятностей. Кстати, ты, если вдуматься… тоже одна из его причуд. Не хотел тебя обидеть, — быстро добавил он, вспомнив, с кем разговаривает. — У тебя все прекрасно получается. Ты отлично справляешься.

Очередной кивок.

— Он все понимает как-то не так, вот в чем беда. Помнишь, что было, когда он узнал про Ночь Всех Пустых и этого, Санта Хрякуса? Мы же все расхлебывали. Запихивали дуб в котел, делали колбаски из бумаги, обед из свинины и все такое прочее. А он сидел в бумажной шляпе и все спрашивал: «ВЕСЕЛО, ПРАВДА?» Я сделал ему маленькое пресс-папье, а он подарил мне кирпич.

Альберт поднес сигаретку к губам. Она была мастерски скручена. Только истинный мастер способен скрутить настолько тонкую самокрутку, что табака в ней практически нет.

— Кстати, очень хороший кирпич. Я до сих пор его храню.

— ПИСК, — отозвался Смерть Крыс.

— Вот тут ты попал в яблочко, — согласился Альберт. — Вернее, попал бы, если бы у нас на кухне яблоки были. Самое важное он всегда упускает из виду. И чего он не умеет, так это забывать.

Он с такой силой всосал самокрутку, что на глаза его навернулись слезы.

— Если честно, зачем все это?… Да уж!

Чисто по человеческой привычке он взглянул на кухонные часы, хотя они не ходили с того самого момента, как Альберт принес их сюда.

— Обычно в это время он уже дома, — нахмурился он. — Приготовлю-ка поднос. Интересно, где это он задерживается?

Святой человек, скрестив ноги и положив руки на колени, сидел под священным деревом. Глаза его были закрыты — с закрытыми глазами проще сосредоточиться на Бесконечности, — а из одежды на нем была только набедренная повязка — таким образом он демонстрировал свое пренебрежение мирскими вещами.

Перед ним стояла деревянная чаша.

Спустя какое-то время он вдруг понял, что за ним наблюдают, и приоткрыл один глаз.

В нескольких футах от него сидела странная, размытая фигура. И эта фигура… кому-то она явно принадлежала — а как иначе? И еще, у фигуры совершенно точно был внешний вид — всякий человек как-то да выглядит. Фигура была приблизительно… вот такого роста, в общем, она определенно…

— ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ.

— Да, сын мой? — откликнулся святой человек, наморщив лоб. — Э-э, ты ведь мужеского пола?

— ТЕБЕ МНОГОЕ ОТКРЫТО, ОДНАКО И Я В ЭТОМ ПРЕУСПЕЛ.

— Неужели?

— МНЕ СКАЗАЛИ, ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ ВСЕ.

Святой человек открыл второй глаз.

— Таинство существования заключается в пренебрежении земными связями, отвергании химеры материальных благ и поиске единения с Бесконечностью, — изрек он. — И убери свои поганые лапы от моей чаши для пожертвований.

Внешний вид просителя вызывал у святого человека какую-то неясную тревогу.

— Я ВИДЕЛ БЕСКОНЕЧНОСТЬ, — сказал незнакомец. — НИЧЕГО ОСОБЕННОГО.

Святой человек опасливо оглянулся.

— Не говори ерунды, — сказал он. — Ты не мог видеть Бесконечность, потому что она бесконечна.

— И ВСЕ-ТАКИ Я ЕЕ ВИДЕЛ.

— Хорошо… И как же она выглядит?

— ОНА СИНЯЯ.

Святой человек неловко поежился. Все шло не так, как надо. Обычно следовал быстрый экскурс в Бесконечность, затем — многозначительный кивок в сторону чаши для пожертвований, и проситель уходил довольный.

— Она черная, — пробормотал он.

— НЕТ, — возразил незнакомец. — ЭТО ЕСЛИ СМОТРЕТЬ СНАРУЖИ. НОЧНОЕ НЕБО — ДА, ОНО ЧЕРНОЕ. НО ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ ПРОСТРАНСТВО, КОСМОС. А БЕСКОНЕЧНОСТЬ — СИНЯЯ.

— Ты, гляжу, все знаешь. Просвети меня тогда, какой звук получится, если хлопнуть одной ладонью? — язвительно осведомился святой человек.

— ЗВУК «ХЛ». А ВТОРАЯ ЛАДОНЬ ДОБАВЛЯЕТ «ОП».

— Ага! Вот здесь ты ошибаешься! — радостно воскликнул святой человек, наконец почувствовав под ногами твердую землю. Он торжествующе взмахнул костлявой рукой. — Никакого звука, видишь?

— ТЫ НЕ ХЛОПАЕШЬ, А ПРОСТО МАШЕШЬ РУКОЙ.

— Напротив, я именно что хлопаю. Но использую не обе ладони, а всего одну. Ладно, допустим, бесконечность — синяя, но какого именно оттенка?

— ТЫ ПРОСТО ПОМАХАЛ РУКОЙ, — упорствовал незнакомец. — НЕ СЛИШКОМ-ТО ФИЛОСОФСКИЙ ПОДХОД. ОТТЕНКА УТИНОГО ЯЙЦА.