Сергей Костин - Легион Безголовый

Упомянутый генерал, поправив каракулевую шапку и отдав пацану шашкой честь, спихивает нас с фанеры и отбирает деталь.

— В институт, немедленно! — Отдает обгорелую фанеру гражданскому мужику с трудно запоминающимся лицом сотрудника внутренней разведки. — Оцепить аэродром и прилегающие к нему территории в районе двадцати километров. Объявить зону закрытой через газеты, журналы и прочие средства массовой информации. Карантин, эпидемия, военные учения с запуском баллистических ракет.

— Есть! — Это штатский прячет фанерку в целлофановый пакет. В новый, с замочком, а не как у нас в отделе — из рулона для сбора мусора.

— Собрать все обломки самолета. До единой щепки. Собранное — в самосвалы и в ангар номер, предположим, тринадцать. Будем восстанавливать. Собирать по фрагментам и каждый день узнавать для себя что-то удивительное и новое. Если, конечно, парнишка захочет сотрудничать.

— Есть!

Я хмыкаю. Где-то от перенесенных нагрузок, а где-то от мысли о том, сколько же пакетов потребуется штатскому, чтобы собрать все запчасти.

— А с этими что делать?

Вопросы задают полковники из оперативного штаба. У нас всегда так, как расправа близится, так все задаются вопросом, что с виновными делать. У всех всегда особое мнение, и все всегда, как ни странно, правы.

Генерал замахивается шашкой, но вовремя меняет план, касающийся дальнейшей судьбы сотрудников отдела “Пи”. Тоже верное решение. На людях уничтожать свидетелей нельзя. Дело может получиться громким, с ненужной оглаской. Тогда каждая тварь в стране будет знать, что скрывается в ангаре под тринадцатым номером. В том числе и заинтересованные службы иностранных разведок.

— Возьмите подписку о невыезде. И о неразглашении. И о нераспространении. И о запрете на интервью.

— А может, нам еще и не…

— Помолчите, прапорщик, — морщится генерал, впервые в жизни разглядывающий Баобабову сверху. — Я вам одолжение сделал, что немедленно шашкой не порубал. Да таких свидетелей расстреливают на месте посадки. Вешают на первой попавшейся диспетчерской вышке. Давят под колесами первой же пожарной машины.

— Затаптывают ротой близко расквартированных полковников, — выпячивает грудь полковник Чуб.

— Отличное предложение, полковник. Представляю вас к награде за проявленное рвение. Приступить к описи!

Штатский подсовывает нам с Машкой кучу бумажек, которые мы тут же, не поднимаясь с бетона, подписываем.

— Простите, — говорю я штатскому, — может, это вам пригодится?

Отдаю подобранную в самолетном туалете стружку.

Штатский, чуть не прыгая от радости, мгновенно прячет деталь в пакет. Сколько ночей не будет он спать, размышляя, куда приспособить столь важный кусок?

Я не злой. Просто иногда нужно быть чуть-чуть стервозным старшим лейтенантом.

— Прошу занести в протоколы осмотра места падения факт передачи, — заявляю я. — А также прошу отметить желание сотрудничать. И требую для сотрудников отдела “Подозрительной информации” высшей меры наказания. Вплоть до увольнения. На все ваша воля.

— Вот-вот, — кивает генерал. — А я вас отпускаю при минимальных требованиях. Живыми, заметьте.

— Ах, как я благодарна! — Баобабова сваливает меня с колен, поднимается и теперь уже она рассматривает верхушку каракулевой шапки. — Мы жизнью рисковали, проблемы решали, а нас как диверсантов-космонавтов встречают. Спасибо, товарищ генерал, за мою погубленную прапорщицкую юность.

Баобабова низко кланяется опешившему генералу. Шмыгает носом, разворачивается на спекшихся каблуках и, гордо распрямив плечи, идет к вокзалу.

Отставать от напарницы не годится. Генерал может и передумать. А один мертвый сотрудник отдела “Пи” — это все равно мертвый сотрудник отдела “Пи”.

— Спасибочки, — дергаю шеей, противно улыбаюсь и бегу догонять Машку. Генерал кричит в спину:

— Да много вы понима-аете! Да вашей заслуги с ефрейторский пого-он! Да мы бы сами хулигана, кулибинского наследника, вычислили. Идите, иди-ите! Завалили все задание! Уж я Угробову отпишу все, как было. Катитесь, кати-итесь. Колбаской по малой взлетной полосе!

— Старый маразматик, — бросает через спину Баобабова.

Догоняю Машку и объясняю причины столь явного нерационального поведения генерала.

— Он за нас волновался, а как только увидел живых, так сердце и не выдержало.

— Да ну его, — отмахивается Баобабова. — Мне пацана жалко. Представляешь, стругал, пилил, клеил ночи и дни напролет. Наверняка школу прогуливал. Мамку с папкой обманывал. Деньги на мороженое клянчил, а сам все на пиломатериалы тратил. Это ведь не партию скворечников для Саратовской области сколотить. Самолет! Старался парнишка. А этот, прости меня, Лесик, ге-не-рал своими неумелыми действиями разрушил, можно сказать, светлую мечту подрастающего поколения. И нас в грязь втоптал. Обидно.

Что есть, то есть. Немного обидно. Но я лично на генерала зла не держу. Он свое дело сделал, как умел. Вряд ли кто на его месте лучше посадил бы “Ту”. Опыта такого класса ни у кого нет. Ни у нас, ни за границей.

— Если пацан не дурак, то устроится. До конца жизни теплое место обеспечено. Оригинала нет, чертежей нет, все в голове его. А собери, попробуй, из развалин чудо, место которому минимум в следующем тысячелетии. Без пацана никак. Тут даже генеральские погоны не помогут.

— Это точно, — соглашается Баобабова, веселея.

И прибавляет шаг.

Проходим через плотное оцепление. Необстрелянные ребята из дорожно-постового весеннего набора завистливо провожают нас глазами. Им до таких заданий и посадок штрафовать и штрафовать. Некоторые так на дорогах и помрут, не узнав счастья в послужном списке.

Какой-то сержант, забежав вперед Баобабовой, сообщает ей, что у товарища прапорщика развязался шнурок и теперь внизу совсем некрасиво болтается.

— Пущай болтается, — снисходительно улыбается Машка. — Это для истории. Чтобы помнили.

Треплет так жалостливо за сержантский погон и идет не спеша к остановке, где нас ждет автобус со знакомым водителем и разговорчивой кондукторшей. Ждут, беспокоятся, новости первыми хотят услышать.

Мы, конечно, ничего им не расскажем. Потому что подписку давали. Может, только покажем бумажный самолетик, который я под шумок подобрал на месте посадки. И хоть старшие лейтенанты столько не живут, но я клянусь, я обещаю, что дождусь того прекрасного дня, когда деревянный “Ту” соберут и склеят.

Больно нам с Машкой понравилось на самолете летать.

— Меня домой, а старшего лейтенанта… Лесик, тебя куда? К маме? Обещал пораньше? А то ругаться будет? А старшего лейтенанта, который сегодня чудеса героизма проявлял, домой. К маме. Спать…

Если кто-то надеется, что я стану описывать, как проводят бессонные ночи молодые лейтенанты, то глубоко ошибается. Покой младшего офицерского состава, особенно если они из отдела “Подозрительной информации”, засекречен так же, как покой президента нашего. По крайней мере, так прапорщик Баобабова говорит, которая под прикрытием год отработала в президентской охране. Начихать, что в это же время Машка вкалывала еще на трех работах! Как моя напарница объясняет — хороший левак укрепляет величину денежного пособия.