Вячеслав Рыбаков - После Апокалипсиса

И ехидная улыбка Хромоножки всходила над этими мыслями, точно ущербный серп луны.

И маленький пакостник Роджер бегал кругами по детской площадке, крича: «Фома — кэлпи! Фома — вонючий кэлпи!» И качались во мраке на плоту, уложенные бок о бок, бледные, как личинки навозных мух, холодные мертвые люди… Сгрудившиеся вокруг него лодки кэлпи виделись смутно, словно сквозь радужный туман. Это слезы, подумал он, всего лишь слезы…

Но он продолжал петь, и арфа Амаргена стонала под его рукой.

Пять песен спел я — песню битвы и песню смерти, песню хитрости и песню славы. Я спел песню королевы. Эта — последняя.

И тогда он поднял арфу и ударил о колено, и она всхлипнула в последний раз, точно прощая его.

— Я больше не буду петь! — крикнул он. — Я не буду петь битву! Это последняя моя песня!

— Ааааа! — кричали кэлпи, лица их с раскрытыми ртами казались странно одинаковыми, и ему стало страшно.

— Я сделал что-то не то? — спросил он себя.

Ингкел один из всей толпы не кричал, но в глазах его стояли слезы.

— Это была замечательная песня, Фома, — сказал он. — Я сомневался в тебе. Прости. Ты лучший бард, что у нас был.

— Я спел песню мира, — вздохнул Фома, усталый и опустошенный. — Я все-таки спел песню мира.

— После такой песни воины ринутся в битву, как водяные кони, — согласился Ингкел. — Такого еще никогда не было. Ты погляди на них!

— Но я не пел песню битвы, — слабо возразил Фома, — я пел песню любви.

— Маленький мальчик, — нежно сказал Ингкел и поцеловал его в плечо, — маленький мальчик. Песня любви и есть песня битвы. Как можно убивать врагов, не любя их? И ты прав, что сломал свою арфу, — продолжал он, — такую песню невозможно повторить. Это вершина. Другие барды будут петь об этом столетиями…

И тогда Фома заплакал.

— Я маленький мальчик, — говорил он сквозь слезы, — ты прав, Ингкел, я просто маленький мальчик. Что я наделал, Ингкел, что я наделал?

Но крики воинов заглушали его слова.

Я сделал что-то ужасное, думал Фома. Это потому, что я на самом деле маленький. Она что-то сделала со мной тогда, я был маленьким, а стал большим. Но не совсем большим.

— Если бард поет, — сказал Ингкел, — это открывается всем. Новое знание приходит через барда, хотя то, о чем он поет, было всегда. Ты пел про ваших дочерей-сестер. Это правда?

Фома пожал плечами. У них в классе было десять мальчишек и тринадцать девчонок. Девчонок всегда больше. Это всем известно.

— И мы все сможем стать старшими?

— Я не знаю, Ингкел, — с тоской проговорил Фома, — я пел не про это. Я пел про любовь. Ингкел, как объяснить?! Вот ваше племя, вот племя людей. Я как мост между вами. Люди не могут выжить в Дельте, они слишком привязаны к своим машинам, а кэлпи не могут бесконечно воевать просто ради войны. Вы нужны друг другу.

— Ты пел именно об этом, маленький бард, — сказал Ингкел.

— Почему ты называешь меня так? Совсем как она.

— Потому что я люблю тебя, маленький бард. — Ингкел улыбнулся. — Ты спел прекрасную песню. Такой у нас еще не было.

— И поэтому вы идете воевать.

— Конечно, — сказал Ингкел. — Как же еще. Прекрасная песня, прекрасная битва.

От лодок, плясавших на волнах выжженной Дельты, рябило в глазах. Ночь была глухой и черной, луна спряталась в тучах… Кэлпи умеют вызывать тучи, подумал он, умеют приказывать ветру, умеют говорить с деревьями… И я так и не узнал, как это у них получается. Господи, да они все здесь! Все кэлпи Дельты!

— Вы все погибнете, — сказал он, — и люди погибнут. Не все, но многие.

— Кто не гибнет, станет старейшим, — ответил кэлпи, — таков закон. А у вас есть дочери-сестры?

Вряд ли Доска похожа на дочь-сестру, подумал он. Или мать. Или маленькая сопливая Лисса.

— У людей нет дочерей-сестер, — сказал он безнадежно, — у них есть просто дочери. И сестры.

— Вы — удивительное племя, — нежно сказал Ингкел.

И воины в лодках, грозные воины кэлпи застучали древками копий о днища лодок.

И закричали:

— Веди нас, бард!

Господи, думал Фома, что я наделал, что я наделал! Это потому, что я все-таки не кэлпи, я не понимаю всего. Я вообще ничего не понимаю. Они способны думать только о войне, слышать только боевые песни, но почему, почему? Я должен понять, я должен остановить их. Самолеты с Суши отбомбились и улетели, и если бы я не увел кэлпи к запретному острову, из них мало бы кто уцелел. А значит, Территории не ожидают нападения кэлпи. Во всяком случае, не думают, что их осталось так много. И что они опомнятся так быстро. Я предал людей. Я все время предаю. Я предал всех.

И я не могу остановить их.

У меня больше нет арфы.

Но я пел без арфы, я смогу, только нужно спеть правильную песню. Ах, если бы я мог знать, какая песня правильная! Но я всего лишь маленький мальчик, белая личинка, которой не суждено стать крылатой тварью.

Но она, подумал он.

Она теперь королева!

А королева может приказать.

Нужно найти правильные слова для одного-единственного слушателя, подумал он, а я — ее бард. Нужно найти слова любящего для любящей.

И она прикажет остановить войну.

Она королева.

Она поймет меня.

Он вновь сердито потер глаза. Черные точки лодок парили в мутной пелене.

Это от слез, подумал он, это от слез…

Он обернулся к Ингкелу.

— Я должен вернуться, — сказал он, — к ней. На остров.

— Не делай этого, маленький бард, — ответил Ингкел.

— Почему?

— Просто — не делай.

— Я бард, — сказал он, — и кто ты такой, чтобы приказывать мне, Ингкел?

— Я твой друг, — сказал Ингкел спокойно, и сердце Фомы сжалось от угрызений совести.

Но он только сказал:

— Подгони лодку к берегу. И вели остальным ждать меня.

— Мы без тебя никуда не пойдем, — сказал Ингкел. — Но бард не должен входить к королеве. Только к дочери-сестре. А новым дочерям-сестрам еще предстоит появиться.

Самое разумное было бы убежать, подумал Фома. Вообще убежать. Скрыться на острове. Она звала меня. Еще до того, как стала королевой. Сейчас у нее власть. Она укроет меня. И лодки кэлпи будут плясать на волнах, пока им не наскучит и они не разбредутся по обгоревшей Дельте.

Или она подскажет мне слова. Слова новой песни. Я спою ее приказ, ее повеление, я спою про любовь, потому что это будут слова любящей для любящего.

— Оставайся в лодке, Ингкел, — велел он, — я вернусь.

— Фома, — сказал Ингкел предостерегающе, — ты идешь без зова. Это плохо. Очень плохо. Мы будем ждать тебя, маленький бард. Но не уходи слишком далеко. И не тревожь ее. Ты чужак, а я знаю, что говорю.

— Я бард, — сказал Фома и спрыгнул в воду.