Питер Дэвид - Сэр Невпопад из Ниоткуда

Дождь все лил и лил. Толпа вокруг меня стала понемногу редеть. Сперва от ворот ушли всего двое-трое, да и то очень неохотно, но потом и все остававшиеся последовали их примеру, причем довольно резво, так, что только пятки засверкали. Все как один решили отложить рассмотрение королем их тяжб и просьб до той поры, когда погода станет более благоприятной для долгого ожидания. Вскоре я остался один.

И тогда, впервые за все время своего нахождения под ледяным душем, я сдвинулся с места. Заледеневшая одежда стала жесткой, как древесная кора, она трещала при каждом моем шаге. Но я все же добрел почти до самых ворот, до места, где прежде стоял тот, кто явился раньше всех и был первым в очереди. Я снова воткнул конец посоха в расщелину между булыжниками и, опершись на него, продолжил свое бдение.

Стражники больше надо мной не потешались. Просто пялились на меня во все глаза, как на какую-то диковину. Глубокой ночью под непрекращающимся дождем караул сменился. Те воины, что покидали свой пост, что-то зашептали на ухо своим товарищам, указывая на меня, и новые стражники все как один вперили в меня взоры, горевшие любопытством. Но никто из них не смеялся. Даже не улыбнулся ни один.

Почувствовав, что легкий пух вокруг моей верхней губы обрастает сосульками, я стал их потихоньку слизывать и глотать, меня обрадовало, что можно таким образом напиться и сэкономить скудные запасы воды в мехах, что были у меня с собой. В какой-то момент, стоя в ледяном панцире, в который превратилась моя ветхая одежда, я вдруг перестал ощущать холод и, представьте себе, задремал. Стоял и спал все в той же позе, опираясь на посох. А проснувшись, решил было, что уже умер: глаз мне было не открыть. Верхние и нижние ресницы смерзлись, и мне пришлось раздирать их пальцами. Ну и натерпелся же я страху, пока не понял, в чем дело. Только немного придя в себя, я вдруг сообразил, что дождь-то прекратился! Вокруг было тихо, как в могиле. И так же темно. Но я чувствовал, что солнце взойдет совсем скоро.

И не ошибся. Приятно было осознавать, что есть на свете вещи, на которые всегда можно рассчитывать. Пусть даже их совсем немного. Солнечные лучи разогнали мрак, и в воздухе повеяло теплом. Лед, которым я оброс за ночь, стал понемногу таять. Занимавшийся день обещал стать вполне типичным для этого времени года. Вокруг моих ступней образовалась преизрядная лужа, но я это проигнорировал в точности так же, как и вчерашний ледяной ливень. Не сошел со своего места и не переменил позы.

Солнце поднималось по небосклону все выше, мне стало тепло, даже жарко, и вскоре удушливый пар перестал подниматься над моей одеждой — она полностью высохла. И тогда мне отчего-то вдруг снова сделалось зябко. Не иначе как сказались перепады температур, которые были слишком уж значительны даже для моего закаленного тела. Меня пробрала дрожь, а вскоре озноб настолько усилился, что я с трудом удерживался на ногах, трясясь всем телом и цепляясь за посох. Но я не собирался поддаваться этой слабости. Столько всего перенес, вытерплю и это. Упрямства мне было не занимать. Тут караул снова сменился, на свои посты вернулись те, кто ночью отправлялся отдыхать. В общем, можно сказать, старые мои знакомые. Они меня, конечно же, тоже узнали, но не поприветствовали, а только головами покачали — озадаченно и недоуменно.

Мало-помалу к воротам стали подтягиваться и просители. Многих из них я еще со вчерашнего дня запомнил. Например, как они бежали прочь во весь дух, потому что погода, видите ли, оказалась чуть хуже, чем они рассчитывали. Время близилось к полудню, и один из этих «героев», высокий краснолицый толстяк, подошел ко мне и оттопыренным большим пальцем повелительно указал назад, через плечо:

— Ступай на свое место, убогий!

Гигантским усилием воли я подавил дрожь, которая все еще меня нещадно трепала. Иначе этот недоумок мог бы вообразить, что я трясусь от страха перед ним. По правде говоря, вид у него и впрямь был довольно-таки устрашающим, и в иной ситуации я, возможно, в самом деле здорово бы перетрусил при одном взгляде на его злобную рожу. Но теперь я был просто физически неспособен ощутить что-либо кроме жуткой, каменной усталости, кроме изнурения, какого никогда еще прежде не испытывал. В другое время я, что греха таить, скорей всего, беспрекословно выполнил бы его требование. А что вы хотите, он был на целую голову выше меня и в два, а то и в три раза толще! Но сейчас я был не в силах сдвинуться с места.

А еще больше меня тревожила мысль о том, что, попытавшись сделать хоть шаг, я рисковал бы упасть. И тогда эти уроды, чего доброго, просто меня затопчут. Нет, стражники, конечно же, не дадут им меня убить, но пока они разгонят толпу, я буду в лучшем случае с головы до ног покрыт синяками, а в худшем… Впрочем, я, вместо того чтобы дорисовывать до конца эти воображаемые картины, сосредоточил усилия на разжатии собственных губ. За почти двадцатичасовой период молчания они у меня едва не склеились. Разомкнув их, я прокаркал каким-то не своим, хриплым и простуженным голосом:

— Вы сбежали. — Тут я пару раз глубоко вздохнул и прибавил уже более внятно: — А я остался, не ушел. — И снова повторил, чтобы все слышали: — А вы сбежали. Поэтому я теперь буду первым, а вы за мной.

— Черта с два! — рявкнул краснолицый толстяк. — Двигай отсюда, урод, да поживей. Или ты оглох?! — И с этими словами он цапнул меня за локоть своей железной ручищей.

Поверьте, нет на свете звука более грозного, более красноречивого, чем лязг меча о ножны. В особенности если меч большой и тяжелый. Заслышав этот звук, хотя и с довольно значительного расстояния, вся толпа замерла как по команде. Я с надеждой взглянул в сторону стражников. Меч обнажил тот из них, кто еще вчера был со мной весьма неучтив. Он несколько раз взмахнул своим оружием, чтобы ни у кого не осталось сомнений в его готовности снять любую голову с любых плеч, если в том возникнет нужда.

— Отвяжись от калеки, — потребовал воин равнодушным, бесцветным голосом.

— Но… Но ведь он…

— Он, — мягко перебил толстяка стражник, — теперь будет первым на прием к королю. А ты убери свою ручищу, иначе я тебе ее отрублю по самый локоть! — Говоря это, он постукивал плоской стороной своего оружия по ладони с видом человека, которому не терпится привести угрозу в действие.

Пальцы, стискивавшие мне локоть, мгновенно разжались, и толстяк побрел прочь. Толпа приняла вид организованной очереди, в которой я стоял первым. Я не знал, как мне следует реагировать, как благодарить воина за помощь, и просто с приязнью, хотя и несколько растерянно, взглянул на него. Тот осклабился, поднял меч и отсалютовал им мне, а потом вложил его в ножны и вернулся на свой пост.