Шимун Врочек - Танго железного сердца

За окном будто ходит кто. И зовет меня.

не помню, какой день

Я смотрю за порог и лиц их не вижу, вижу одну мерзость. Только мерзость вокруг. И запустение.

Сегодня я выйду к ним. Они все меня ждут, твари бога немилосердного. Старец Серафим, шепчут они мне безъязыко, отче, отче.

Лица их мертвые.

Братья Овсей и Семен. Прохор и Авдотья. И другие.

Они ждут меня. И только влажно поют комары в темноте.

Внезапно снаружи раздался громкий всплеск. Я вздрогнул, выронил сотовый. Он ударился о столешницу и улетел вниз. Бульк. Синий свет погас. Черт! По коже пробежала дрожь.

Я повернулся к окну, сжимая холодную рукоять ракетницы; в ладонь больно врезались пластиковые бугорки. Медленно подошел, всмотрелся — перед глазами все еще плыли синие пятна, мешали. Потом я увидел… Сначала ничего не происходило, лишь высокий комариный гул обрушился на меня с новой силой — за время чтения я про него совсем забыл. Потом во влажной темноте возникло еле уловимое движение. Еще одно. Еще и еще. Казалось, движется сам туман, медленно перемешивается с тьмой, наплывает волнами.

Комариный писк все нарастал и нарастал, задребезжали стекла, покатилась и упала со стола кружка. Потом сквозь эту мешанину звуков, сквозь темноту, туман и сырость прорезался отчаянный крик Гредина.

И, захлебнувшись, оборвался.

Припадок закончился, кровавая муть схлынула, обнажив каменистое, болезненное дно — он даже не пытался встать и лежал, широко раскрыв глаза. Он смотрел в потолок и там вместо аляповатой грубой лепнины, вместо пышнотелых нимф и ангелочков, похожих на сельскую выставку окороков и копченостей, вместо яркой лазури потолочной росписи — вместо всего этого Иерон видел серое небо, брызги грозовых облаков и черные силуэты чаек в вышине. Чайки кричали «Уа-у! У-а-у!». Было холодно, ветер дул справа — порывами. Щеку холодило. «Уа-у!», крикнула чайка Иерону. Он моргнул в ответ, раздул ноздри и глубоко вдохнул. Твердые прозрачные струи потянулись через нос в грудную клетку, наполняя ее стеклянной прохладой, как наполняет отворенная кровь цирюльничий таз. Стало совсем хорошо. Ветер пах йодом и болью. И покоем.

Прошла вечность.

Барон поднялся — тело висело на нем, как лишний груз; словно он раскрашенный ярмарочный болван и несет себя на костяке. Он донес болвана к зеркалу, долго разглядывал и остался доволен: показываться гостям в таком виде было категорически нельзя. Празднование можно было считать завершенным.

Впрочем, гости, наверное, и сами обо всем догадались. Несомненно.

Я, кажется, кричал — равнодушно вспомнил барон.

УБИЙЦА

Смерть похожа на кошку с содранной кожей.

Она бесшумно ступает, но иногда все же выдает себя.

У меня невероятно острый слух, знаете ли.

БАРОН

Вы что-то сказали, милейший?

— Я говорю: прикажете одеваться, вашмилость? — повторил слуга; у него были крупные ладони и глаза со слюдой — бегающие. И этот боится. — Куда после изволите?

— В псарню, — сказал барон.

Иерон гладил всех, чесал за ушами — собаки млели, толкались, вываливали розовые языки, совали породистые морды; капала слюна, пятная камзол и штаны, в воздухе висел густой запах песьей рабской радости — а барон гладил, чесал, похлопывал по янтарным чистокровным телам, щупал мышцы и смотрел зубы. С него сходил седьмой пот, а на подходе был восьмой. Иерон работал.

В углу сидел, и наблюдал за стараниями барона внимательно и хитро, единственный, кого он по-настоящему любил здесь, в этой кузнице чистопородства — худой голенастый пес грязно-серого окраса; с черным пятном вокруг левого глаза. Помесь, ошибка. Зовут — Джангарла. В переводе с эребского: ублюдок.

Человеку нужно кого-нибудь любить, верно?

— Господин барон! Ваша милость! — закричали в дверях. — Ландскнехты напали на деревню!

— Как твое имя, бродяга?

— Великий Эсторио, ваша милость.

Барон медленно поднял голову.

— Слишком громкое имя для бродячего жонглера. Ты, конечно, владеешь магией?

— Ээ. Не совсем. — бродяга смутился. — Я, видите ли, скорее лекарь.

Магические умения для жонглера — обычное дело, но — лекарь? Иерон посмотрел на лейтенанта.

— Деревенские говорят, что жонглер действительно лечил, — подтвердил лейтенант, — двоих или троих.

Иерон хмыкнул.

— Ну то, что лечил, я не сомневаюсь. А вот вылечил ли?

Жонглер встрепенулся.

— Старого Ила от подагры, — начал он перечислять с легкой обидой в голосе. — Жену Ила — от грудной жабы, дочку старосты…

— От девственности, — закончил за него барон. — Ладно, допустим. Что у тебя там?

— Где?

— В сундуке.

Жонглер встряхнул лохматой головой, блеснул глазами. Возможно, не только дочку старосты от девственности подлечил, но и еще кого. Парень красивый, ловкий, язык подвешен.

— Куклы.

— Что?

Иерон разглядывал кукол, брал их аккуратно, чтобы не помять. Октавио, плут, ясно. А это кто? Похожа на Силумену, хозяйку гостиницы. Пальчиковые куклы. Правильно, сундук и есть театр, понял Иерон. Настоящий, передвижной. Барон усмехнулся. Поставить сундук набок и раскрыть — вот и сцена. И говорить разными голосами. Великий Эсторио, надо же такое имя придумать.

— Вы разве меня не убьете? — спросил вдруг жонглер.

Барон поднял голову — оторвавшись от рассматривания. Интересный у куколок хозяин.

— Почему я должен тебя убить? Ты вор?

— Нет.

— Насильник?

— Нет.

— Убийца?

— Нет, я…

— Может, ты выкапываешь трупы и сношаешься с ними при полной луне?

Эсторио передернуло.

— Конечно, нет!

— Тогда чего тебе бояться, лекарь? — барон насмешливо прищурился. — А?

Жонглер помолчал.

— Человеческой жестокости, — сказал он наконец. Смелый, подумал Иерон мимоходом, продолжая перебирать куколок в сундуке жонглера. Сделаны не то чтобы очень искусно, но старательно и с фантазией. Вот Климена — Возлюбленная, в нежно-белом платьице с блестками. Полидор — ее отец, громогласный тупица, глуповатый папаша и комичный тиран. Пузан в красных чулках, с круглым лицом. Тощий Капитан — тоже комический персонаж — огромные усы в разные стороны, рапирка едва не с него ростом. Смешной. Молодец, жонглер. Барон Профундо, злодей или обманутый муж — в зависимости от пьесы. Лапсалоне, доктор, в маленьких жестяных очках. Каждая куколка завернута в отдельную тряпицу, видно, как о них заботятся. На самом дне сундука лежал последний сверточек. Иерон развернул и засмеялся.

Убийца.

Почему люди испытывают к Убийце такое уважение? Ведь самая жалкая из масок. У нее даже собственного имени нет.

Иерон надел куколку на палец. Попробовал. Ага, вот так. Убийца согнулся в поклоне. Медленно выпрямился. Темный камзол, темный плащ, серая шляпка и крошечный ножик из фольги.