Леонид Каганов - Зомби в СССР. Контрольный выстрел в голову (сборник)

– Да, – тихий вздох.

– Сколько времени после суда вы находитесь в одиночной камере для смертников?

– Не знаю… Несколько лет… – еле слышный выдох.

– Какое сейчас время года?

– Не знаю…

– Сейчас август, вы находитесь в камере смертников пять месяцев. Экспертиза признала вас полностью вменяемым, ваше дело пересмотру не подлежит. Как вы думаете, когда приговор будет приведен в исполнение?

– Сейчас…

– Не торопите события. Скажем так – в любой момент. Но у вас есть маленький шанс выйти на свободу.

На пленке послышался шум, какое-то движение и снова судорожный вздох. Затем тот же самый властный голос продолжил:

– Мы вам предлагаем участие в эксперименте, который имеет большое значение для науки. Как вы знаете, времена тайных экспериментов бывшего СССР прошли… – в голосе человека послышалась еле заметная усмешка, – теперь мы спрашиваем вашего личного согласия, и вы подпишете соответствующие бумаги. Эксперимент опасен, но если вы останетесь живы – вы выйдете на свободу через месяц после эксперимента. У вас будет другой паспорт, другое имя и другое прошлое. Вы будете жить в другом городе и никогда не увидите никого из тех, кого вы знали раньше. Естественно, если вы обмолвитесь хоть кому-нибудь…

– Д-да, я все… все понимаю.

– С вами тут же произойдет несчастный случай, у нас шутить не принято, – в голосе человека опять послышалась еле заметная усмешка. – Мы вам предлагаем честную сделку, выгодную и для нас, и для вас. Вопросы есть?

– Ка… Какой у меня шанс остаться в живых?

– Крайне небольшой, как вы, наверно, и сами догадываетесь. Впрочем, именно это мы и проверяем. Должен сказать, что все сорок три предыдущих испытуемых погибли.

– Это… новый яд или оружие?

– Э… То, что я сейчас скажу, вас удивит.

Я протянул руку и щелчком остановил кассету. Наступила тишина, только где-то вдалеке на грани сознания еле слышно, но глубоко и протяжно дышали ленты воды в кухонной батарее. Нет, это не то, совсем не то, что я ожидал.

Я вновь заглянул в красный желудок Егорова дипломата. На бархатных ворсинках лежала, перевариваясь, сброшюрованная папка машинописных страниц, пьяно-мутный полиэтиленовый пакет с дольками неочищенного чеснока, точный брат-близнец того пакета, который я видел в больнице, и запечатанный конверт из посеребренной бумаги, наподобие той, в которую упаковывают чай. Я решительно протянул руку в резиновой перчатке и взял конверт. Он поскреб пузом по ворсинкам, словно боясь вылезать из уютного нутра дипломата на яркий свет, но все же в конце концов оказался в моей ладони, слегка трепыхаясь. Я осторожно оторвал кромку, и из конверта выпала маленькая картонка. На ней крупным шрифтом был напечатан текст. Я пробежал его глазами:

3-ДТ

Слой 1. Кувшин

На столе стоял кувшин с таинственным содержимым: его привезли в ящике от апельсинов, формой он напоминал горшок для меда, когда по нему стучали, он звенел, как старый ключ от дверцы, он был цвета лука, ярко-изумрудный, его изготовил, наверно, самый лучший кувшинщик в мире.

Слой 2. Голова

Начиная описывать голову, хочется сказать о бороде – хорошая борода должна стелиться, как ковер, а драть с нее волосы нипочем не надо. На голове бывают также уши, они торчат, как два чебурека. Внутри головы бывает черт-те что, например опилки. Нос бывает длинный и деревянный. На голове часто что-то растет, иногда даже зелень. Разные бывают головы, страшные – соломенные, железные. Еще железяки бывают на спине, но к теме головы это не относится.

Я недоуменно перечитал текст еще раз и подумал, что у него есть, по крайней мере, одно неоспоримое свойство – он не вызывал абсолютно никаких ассоциаций, зато производил полное впечатление механической вычурности и грубой нарочитой искусственности. Мне даже на миг показалось, что во рту появился металлический привкус. Как только я подумал об этом, под языком нацедилась лужица слюны. Я сглотнул. И еще мне показалось, что в удушливом воздухе повеяло каким-то ароматом далекого забытого детства, даже скорее не самим детством, а его неизбежными атрибутами – садами, яслями, детскими больницами – окриками воспитательниц, скамейками, хлоркой, подгорелой кашей и игрушками из грубого жирного пластика. Несомненно, очень странные вещи лежали в дипломате Егора. Я тряхнул головой, запихнул картонку обратно в конверт и отложил подальше вперед на липкий пластик кухонного столика.

Егор перевелся к нам из другой школы, когда наш 8«Б» получил название «гуманитарного». Мы сразу с ним нашли общий язык. Родом из старой профессорской семьи, Егор был очень начитан, и была в нем какая-то взрослая степенность, не свойственная пятнадцатилеткам. Несмотря на это, он, как и я, слушал тяжелый рок и ходил в цветастой майке с острыми черепами. После школы мы вместе подали документы на факультет журналистики. Как ни странно, Егор не прошел по баллам. Вероятно, тут действовали какие-то суммы мелких случайностей, потому что предметы Егор знал лучше меня. Для Егора это стало ударом – мощным, но незаметным для окружающих. Он даже хотел уйти в монастырь или поступать в духовную семинарию. По счастью, эту идею он быстро оставил, зато увлекся какими-то сектами, стал общаться с сатанистами и, по-моему, начал пить. Точно сказать не могу, потому что нагрузка у нас на первом курсе была сильная, и я не видел Егора несколько месяцев. Объявился Егор в конце следующего лета – безукоризненно постриженный и веселый, он рассказал, что поступил в исторический. С тех пор мы с ним стали общаться чаще.

Егор погрузился в изучение африканских культур, учил суахили, не переводя дыхания бегал по библиотекам и рассказывал о каких-то магических ритуалах старинных племен и прочей ерунде. Одно время он вообще не мог говорить ни о чем другом, кроме наговоров, заклятий, молитв и мантр. Не очень понимаю, как это согласовалось с его учебой в институте, но, по-моему, ему удалось в конце концов найти руководителя и специализироваться то ли на истории Африки, то ли на филологии африканских наречий. Попутно Егор увлекся компьютером, и тут мы, конечно, нашли общий язык.

Шло время, я окончил журфак, поработал корреспондентом в разных не очень крупных газетах, пробовал писать серьезную прозу, но без успеха, в конце концов устроился в обычную школу учителем литературы, а подрабатывал переводами, благо французский я знал хорошо.

Егор сразу после окончания института был распределен в какое-то закрытое военное учреждение, его рекомендовал туда руководитель. Сначала я даже решил, что он пошел в разведку, ведь специалистов суахили очень немного, а должна же быть в стране и африканская разведка? Но через некоторое время Егор рассказал кое-что о своей работе. По его словам, спецотдел занимался шаманством – разнообразными заклятиями, проклятиями и прочей чепухой. Несколько раз Егор летал в длительные командировки – то ли в Уганду, то ли в Никарагуа, то ли в ЮАР. Не очень себе представляю, как происходил обмен опытом между майором российского военного института (а Егор по своей линии дослужился до майора) и местным шаманом ободранного племени. Однако квартира Егора неустанно наполнялась какими-то погремушками, стручками гигантских акаций, бубнами, масками, перьями, и в конце концов превратилась в подобие краеведческого музея, к досаде Инги, жены Егора, которая со смехом жаловалась, что муж не разрешает ей вытирать пыль со своих штуковин.