Леонид Каганов - Зомби в СССР. Контрольный выстрел в голову (сборник)

– Товарищ капитан, сержант…

– Отставить, – машет он рукой. – Давай сразу по существу.

– Документы я привез из Казани по делу о дорожных грабителях. Примите под расписку.

– Они там что, охренели? До послепраздников подождать не могли? – риторически спрашивает капитан, но послушно принимает у меня три толстые папки-скоросшивателя и выдает расписку, внизу которой значится: «дежурный по Средневолжскому РОВД капитан Е.Л. Пархоменко».

В это время у него на столе звонит телефон.

– Дежурный слушает, – бурчит в трубку Пархоменко. – Кобяков? Что? Какая бабка? Какие еще умруны? Ты пьяный, что ли? Где я тебе возьму наряд, все на демонстрации, в оцеплении! Да никого тут нет. Вообще, понимаешь? Хотя…

Он оценивающе смотрит на меня и уверенно говорит:

– Сейчас пришлю сержанта Красникова. Новенький, да. И давайте там поаккуратней, Первое мая все таки, праздник.

Услышав слово «умруны», я несколько напрягаюсь, уж больно оно какое-то… жутковатое, что ли? А когда становится ясно, что сейчас этот злой и задерганный предпраздничной суетой капитан куда-то меня отправит, напряжение мое перерастает в обреченную тоску – ну что за жизнь? Все, кому не лень, тобой командуют…

Заметив мое настроение, Пархоменко неожиданно подмигивает:

– Не журись, хлопец. Мы тебе благодарность напишем. Официальную.

– Обещаете?

– Клянусь Карлом Марксом. Значицца, так: дуешь на Советскую улицу – это рядом, налево за углом, находишь там дом номер шесть. У телефонной будки тебя ждет младший лейтенант Кобяков, участковый. Он объяснит, в чем дело. Понял?

– Так точно.

– Тогда – первый пошел! – и капитан указывает на дверь.

Если бы в тот момент он знал, чем все обернется, думаю, мы смогли бы совладать с умрунами. Подтянули бы весь личный состав РОВД, пожарных, резервистов по линии военкомата. Залили бы подпол в доме старухи Терентихи бетоном, завалили бы щебнем.

Но для этого нужно было поверить в то, что на земле может существовать невозможное. Снежный человек. НЛО. Колдуны. Атлантида. И умруны.

…Советская улица умыта ласковым майским солнцем. На тротуарах – ни души. Желтые двухэтажные дома, ветерок лениво шевелит вывешенные по случаю праздника флаги. По проезжей части катится голубой воздушный шарик. С площади доносится усиленный репродукторами бодрый голос: «Да здравствует советский народ, строитель коммунизма! Ура!», и многоголосица демонстрантов в ответ: «Ур-р-ра!!»

Кобяков оказывается пожилым, полноватым человеком с седой щеточкой усов под багровым мясистым носом.

– Через хлебзавод, что ли, шел? – раздраженно приветствует он меня. Понять младшего лейтенанта можно – сегодня праздничный день, а ему приходится вместо отдыха исполнять служебные обязанности.

– Какой завод! Я из Казани. Командированный, – отвечаю в тон, чтобы понял – я тут тоже не трясусь от энтузиазма, мне местные проблемы вообще до лампочки.

– Во как, – крутит головой Кобяков. – Ладно, пошли.

– А что случилось-то?

– Да понимаешь, сержант, бабка Терентиха – она у меня на заметке, самогонкой приторговывает – пришла ни свет ни заря, говорит: «Умруны у меня в подполе!». Я зашел, а там… – Он делает паузу и почти шепотом заканчивает: – скребется кто-то. И крышку трясет. Изнутри, понимаешь? Я сундук надвинул сверху и айда в отделение звонить.

– Что за умруны такие?

– Хрен его знает. Это бабка так говорит. – Кобяков замолкает, достает «беломорину» и с чувством добавляет: – Дура!

Заворачиваем во двор. Высокие тополя качают ветвями-саблями с едва проклюнувшимися листочками. Пахнет стираным бельем, оттаявшей землей и борщом. Наверняка сейчас за окнами кухонь хозяйки варят, парят, жарят, готовя праздничные обеды. Эх, и угораздило же меня с этой командировкой…

Терентиха, щупленькая старушка в вытертой бархатной безрукавке и цветастом платке, сидит на скамейке у подъезда, сложив на крупных коленках морщинистые руки.

– Ну что, бабка, – зычно, начальственным голосом спрашивает Кобяков, – заходила? Чего там?

– Ой, милок, не заходила. Боюся я. – Старуха острыми глазками ощупывает меня, пытаясь понять, что за человека привел участковый, и повторяет: – Боюся…

– Бабушка, – стараюсь говорить как можно вежливее, – а что за умруны? Откуда вообще такое слово?

– От прабабки, милок, – с готовностью отвечает Терентиха. – Она, царствие ей небесное, всегда говорила: как анчихрист явится, из могил умруны подымутся и зачнут люд хрещеный поедом жрать.

Кобяков морщится:

– Так ты что же, бабка, решила, что явился твой антихрист?

– А как же, – старуха важничает. – Ясное дело, что явился. Умруны же полезли, вона как колотятся. Вы уж, милки, их угомоните, а?

– Угомоним, – киваю я, остро ощущая весь идиотизм происходящего. Наверняка в подполе у Терентихи окажется либо какой-нибудь проспавшийся алкаш, либо вообще собака, которую склерозная старуха сама накануне заперла там. Дурак участковый не решился проверить в одиночку, а я лишь попусту теряю время.

Входим в пропахший кошками темный подъезд. Старуха большим ключом отпирает дверь. В нос бьет жуткое амбре из смеси запахов нафталина, валерьянки, тряпичной кислятины и мочи. И еще я слышу звуки, мерзкие шкрябающие звуки, идущие из кухни.

Иду первым. Кобяков держится за мной. Краем глаза замечаю, что по лицу участкового течет пот. Надо же, какие пугливые милиционеры в Средневолжске!

Посреди загаженной кухни стоит пыльный коричневый сундук. Он то и дело вздрагивает от ударов снизу.

– Давай, – говорю Кобякову и берусь за ручку.

Вдвоем мы отодвигаем тяжеленный – камни в нем хранит Терентиха, что ли? – сундук в сторону. Крышка подпола закрыта деревянной вертушкой. Я наклоняюсь, поворачиваю ее – и тут крышка со страшной силой бьет меня по ногам. Кулем валюсь в угол.

Вообще-то я обычно сдержан на язык, но тут матерюсь безо всякого стеснения – что за хрень?!

А из подпола, неуклюже размахивая руками, лезут какие-то темные фигуры – одна, вторая, третья… Сильный запах свежей земли перебивает квартирные ароматы Терентихи. Старуха тоненько визжит. Кобяков что-то орет, пытаясь выскочить из кухни, но один из покинувших подполье людей хватает его за ногу.

Я поднимаюсь. Я зол. Сейчас вся эта бичва получит по первое число! Да и старухе достанется. Устроила, понимаешь, притон…

Мысли мои обрываются, сердце ухает в пятки. Я вижу лица тех, кто вылез из подпола. Это – не люди. Коричневая, серая, в пятнах, струпьях, язвах, кожа. Мутные, ввалившиеся глаза, распяленные немым криком рты, из которых течет бурая жижа. Умруны…

Ко мне тянутся скрюченные пальцы с длинными черными ногтями. Кобяков падает. Одновременно с этим затихает старуха – в нее вцепились и рвут на части. Кровь брызжет на пол, на газовую плиту, на открытую крышку подпола.