Егор Радов - Змеесос

— И сколько же делается глюцилин? — спросил Миша.

— «Чистое» время изготовления глюцилина из исходного продукта — 43 дня 8 часов 14 минут, — расплываясь в хитрой улыбке, проговорил Афанасий Чай.

— Да что вы!

— Не бойтесь! — громогласно заявил Чай. — Вы не гурман. вы начинающий, вам главное просто попробовать, поэтому вам я буду делать по ускоренному методу — это где-то 1 час. Только никому не говорите. — зашептал Чай, — что глюцилин можно приготовить за час, ведь на конкурс мы обязаны представлять только кратчайший способ… Если вы расколетесь, тогда — прощай мой диплом…

— Клянусь вам. — патетично сказал Оно.

— Вот и чудненько! — рассмеялся Афанасий, хлопнув в ладоши. — Тогда мы еще понаслаждаемся действительностью! Сейчас нас ждет следующая ступень.

Чай взял колбу с успокоившейся холодной зеленой жидкостью, любовно погладил ее, как щенка, и установил с помощью каких-то приспособлений на стол. Потом из правого кармана штанов он достал маленькую бумажку, в которую было что-то завернуто.

— Вот, — трепетно сказал он. — Это — самый главный ингредиент… Его достать очень трудно… Это — помет окаменелой доисторической змеи, найденной в вечной мерзлоте… Без него у нас ничего не выйдет.

— А где вы достали его? — спросил Миша, изумленно рассматривая черный порошок, который Чай высыпал в чашку аптекарских весов.

— Это — секрет, милый мой! — победоносно ответил Чай, дрожащими руками отмеряя нужное количество помета. — Скажу вам только, что это было трудно… Пришлось пойти на кое-какие моральные потери…

— Потери?

— Ну конечно! Ведь переступая через такую моральную установку, как «не убей», «не ешь дерьма» или «не чеши в заднице во время церковной службы», вы навсегда теряете ее для себя. И кто знает, может быть, это — главная наша потеря здесь. сейчас.

— Вы так считаете? — спросил Миша Оно.

— Я размышляю, — серьезно ответил Чай, спрятал оставшийся порошок в бумажку, положил ее в карман, а то, что было на весах, всыпал в зеленую жидкость. Она немедленно стала густо-желтого, желчного цвета.

Новый запах охватил атмосферу комнаты; на сей раз он был едко-горьким, невозможным для вдыхания, и вызывал тошноту.

— Это самый ядовитый запах из всех, появляющихся в процессе, — совершенно спокойно заявил Афанасий Чай, побалтывая колбу туда-сюда.

— Это… отвратительно… — выдавил из себя Оно, закрывая рот и нос своей рукой.

— Ничего, он незаметен мне, даже приятен, — как маньяк. проговорил Чай, создав у себя на лице какое-то дикое, прорицательное выражение глаз. — Ведь все это ведет меня к одной блаженной цели, имя которой: глюцилин!

— Я все-таки хотел бы не чувствовать этого, — задыхаясь, сказал Миша.

— Сейчас пройдет. Еще не долго до победного конца! Афанасий Чай закрыл колбу черно-оранжевым плотным платком, как фокусник; посмотрел направо и вдруг крикнул:

— Паразызы врото! Боцелуй!

— Что с вами?.. — испугался Миша, озабоченно всматриваясь в строгое лицо Чая.

— Ничего, мой друг. Так нужно для дела. Настоящий наркотик без магии невозможен, нужно сказать заклинание; нужно умилостивить богов данного вещества, чтобы они снизошли до твоего структурного низа и создали то, что вознесет тебя в их специфический эмпирей!

Сказав такое, Афанасий сдернул платок одним изящным движением, взял с полки небольшую коробочку с розовыми обмылками, начал отрезать от них скальпелем маленькие куски и бросать в колбу.

— Зачем нам мыло? — спросил Миша.

— Что вы!.. — возмутился Чай. — Какое мыло! Это то вещество, приготовление которого я обычно растягиваю на сорок четыре дня; вчера я приготовил его заблаговременно из ста семидесяти сложнейших лекарств и сейчас могу употребить его в дело.

— Но вы же сказали, что глюцилин можно вообще приготовить за час! А сами делаете что-то из ста семидесяти…

— Голубчик мой… — быстро зашептал Афанасий. — Можно и за пять минут… Ой, что я говорю! Но ведь вы — не продадите меня? Не продадите?

— Да нет, — мрачно сказал Миша.

— Ну вот… Можно за три-пять минут… Но… Я для вас стараюсь… Ведь вам же удовольствие… Вы посмотрите: какие вещества, какие запахи… Какие цвета, — (жидкость в колбе стала лиловой), — ведь это же чудо, прелесть. Ведь мы живы, мы существуем и делаем что-то новое из уже известного. Разве это не наслаждение, не счастье?

Афанасии чаи грустно, чуть не заплакав, отвернулся к стене, и плечи его печально опустились.

— Извините, — сказал Миша Оно. — Я не хотел вас обидеть. Конечно, мне все нравится. Продолжайте.

Чай радостно вернулся к своим занятиям.

— Итак, друг мой, сейчас мы с вами будем осветлять эту приятную штучку кровью свежеубитого воробья.

Миша Оно тут же кивнул, ничего не говоря, чтобы не обижать старающегося для него Чая, который быстро подбежал к окну лаборатории, раскрыл его и стал долго смотреть вдаль, в ночь.

— Подойдите сюда, — медленно сказал он Мише.

Миша подошел к окну.

— Смотрите сюда… Здесь есть луна, здесь царствуют влюбленные и птицы, здесь совершаются преступления, здесь насилуют прекрасных женщин, погружая их невероятное тело в мрачную грязь, здесь ходят глупые чудесные мечтатели, желающие повеситься от восторга этой жизни, здесь вы все знаете: сюда мы приближаем нашу лиловую жидкость, нашу заготовку глюцилина; вы видите, как воробьи немедленно летят сюда, на блеск, на предощущение будущею глюцилина, вы сейчас увидите их последний, триумфальный полет — чу, я слышу шелест их крыльев — они, словно камикадзе, готовые отдать свою порхающую жизнь за нас, за наши удовольствия… Вы наблюдаете? Вы смотрите? Вы видите? Цель воробья — сложить свою голову на плахе приготовляемого глюцилина. А какова цель Миши Оно?

— Я не помню, — отозвался Миша, смотрящий в окно.

— Вот так вот! — победительно воскликнул Чай. — Воробей выше нас с вами!

В это время из темноты действительно вылетел к ним задумчивый воробей с закрытыми глазами. Он медленно покружил рядом и начал опускаться, видимо, на самом деле стараясь попасть в колбу с лиловым веществом, которую Чай выставил на подоконник. И когда льнущий к своей цели воробей уже собирался пытаться пролезть сквозь узкое горлышко колбы, Афанасий немедленно отставил ее в сторону, достав из-за спины другую свою руку с огромным ножом. Воробей по инерции ткнулся клювом в место бывшей заготовки глюцилина. Тут же Чай резким взмахом безжалостной руки отсек ему голову, которая так и осталась лежать здесь, в то время как маленькое крылатое тело исчезло в ночи, совершенно не сияя, как потухшая, падающая звезда, и, наверное, упала на почву, чтобы там сгнить и произвести перегной.

— Бедняжка, — участливо произнес Чай, забирая голову в комнату и запирая окно. — Нам нужно совсем чуть-чуть твоей горячей дружелюбной крови.