Терри Пратчетт - Я надену платье цвета ночи

— Сейчас я отпущу палку, — сказал Тиффани. — Но если вы попытаетесь кого-нибудь ударить, я разломаю её пополам. Пожалуйста, поймите: это не угроза, это предупреждение.

Герцогиня посмотрела Тиффани в лицо, и, видимо, разглядела там нечто, отчего спасовала даже её тупая самоуверенность. Она отпустила трость, и та упала на пол.

— Я это ещё припомню тебе, ведьминское отродье!

— Просто ведьма, мадам, просто ведьма, — сказал Тиффани, и Герцогиня степенно вышла из главного зала, пытаясь сохранить остатки достоинства.

— Нас ждут неприятности? — тихо спросил Престон.

Тиффани слегка пожала плечами.

— Я прослежу, чтобы тебя они не коснулись, — сказала она. А мысленно добавила: «И сержанта тоже. Уж об этом я позабочусь».

Она огляделась, и заметила, что слуги поспешно отводят от неё свои взгляды, словно чего-то боятся. «Это же не магия никакая, — удивилась Тиффани. — Я просто настояла на своём. Человек обязан стоять на своём, если оно действительно своё ».

— Я всё ждал, — сказал Престон, — когда ты превратишь её в таракана и растопчешь. Слыхал, ведьма запросто может, — добавил он с надеждой в голосе.

— Нельзя сказать, будто такое невозможно, — ответила Тиффани. — Но ведьмы обычно этого избегают. Помимо прочего, имеются кое-какие чисто практические проблемы.

Престон с умным видом кивнул.

— Ах, ну конечно, — сказал он. — Разница в массе тела. Придётся сотворить одного огромного, величиной с человека, таракана, который, скорее всего, рухнет под собственной тяжестью; альтернативой являются десятки или даже сотни человекообразных мелких тараканчиков. Загвоздка в том, что их мозги, вероятно, будут работать очень плохо. Хотя, если подумать, с помощью подходящего заклинания ты можешь превратить человека в тараканов, а все, так сказать, излишки поместить в большое ведро, из которого тараканы смогут взять недостающее, когда им надоест быть маленькими. Проблема в том, что произойдёт, если ведро забудут закрыть крышкой и к нему вдруг подбежит, например, голодная собака? Дело может обернуться очень скверно. Извини, я что-то не так сказал?

— Гм, нет, — пробормотала озадаченная Тиффани. — Гм, а тебе не кажется, что ты слишком смышлёный для простого стражника, Престон?

Престон пожал плечами.

— Не знаю, все остальные парни считают меня бесполезным, — весело ответил он. — С их точки зрения, в человеке, который способен без запинки произнести «изумительно», есть что-то странное.

— Но, Престон… Я знаю, что ты умный, и достаточно эрудирован, чтобы знать значение слова «эрудирован». Зачем же ты порой притворяешься дураком, как было с «доктриной» или «зумпцией невинности»?

Престон ухмыльнулся.

— К сожалению, я родился умным, мисс, но быстро понял, что порой слишком умничать явно невыгодно. Лучше притворяться, так меньше неприятностей.

В эту минуту Тиффани стало очевидно, что умному человеку следует поскорее покинуть главный зал. Конечно, ужасная Герцогиня не сможет доставить ей очень большие проблемы, верно? Но Роланд вёл себя так странно, притворяясь, будто они никогда не были друзьями, и будто он верит всем наветам… Раньше подобного ни разу не случалось. О, да… конечно, он горевал по отцу, но, хуже того, он стал словно… сам не свой. А эта старая кошёлка только что ушла, чтобы помешать ему спокойно сказать отцу «прощай» в тишине склепа, произнести слова, для которых не нашлось времени прежде, попытаться вернуть прошлое и надежно скрепить с настоящим .

Все так делали.

Тиффани не раз доводилось стоять у чужого смертного ложа. Порой всё происходило почти радостно, когда какой-нибудь добрый старик мирно слагал, наконец, со своих плеч бремя прожитых лет. Или, наоборот, трагично, если жертва была столь юна, что Смерти приходилось пригнуться, чтобы собрать свою скорбную жатву. Или же печально, но буднично — как гаснет одна из тысяч звёзд на небосклоне. В большинстве случаев Тиффани просто бродила по дому, то делая чай, то утешая скорбящих, то слушая грустные истории о добрых старых временах, но всегда оставались слова, которые живые не успели сказать усопшим. В конце концов, она решила, что эти слова, хоть и не прозвучали прежде, должны быть обязательно произнесены и запомнены в настоящем.

— Что ты думаешь насчёт слова «ребус»?

Тиффани тупо уставилась на Престона, её мысли всё ещё занимали непроизнесённые слова.

— О чём ты? — переспросила она, нахмурившись.

— Слово «ребус», — охотно повторил Престон. — Тебе не кажется, что оно похоже на бронзовую змейку, которая свернулась загогулиной, чтобы поспать?

«После такого денька, как сегодня, любая не-ведьма просто отмахнулась бы от подобной глупости, из чего следует, что мне нужно поступить иначе», — подумала Тиффани.

Престон был самым скверно экипированным стражником в замке; собственно, так и должно было быть, учитывая, что он новичок. Ему вручили сплошь дырявые кольчужные штаны [25] Строго говоря, кольчужные штаны по определению всегда сплошь дырявые, но дыры не должны быть семидюймовыми. , вопреки здравому смыслу наводившие на мысль, что моль способна жрать сталь. Кроме того, его голову украшал шлем, который, вне зависимости от размеров черепа обладателя, всегда съезжал вниз и оттопыривал уши; а также, помимо прочего, от предшественников он унаследовал кирасу, столь проржавевшую, что она вполне сгодилась бы на дуршлаг.

Зато его взгляд всегда был очень внимательным; до такой степени, что многие начинали нервничать. Престон не просто глядел. Он смотрел столь тщательно, что объекты внимания ощущали взгляд даже после того, как он отводил глаза. Тиффани понятия не имела, что творится у него в мозгах, но они явно были полны разных мыслей.

— Ну, честно говоря, я никогда особенно не размышляла над словом «ребус», — медленно проговорила Тиффани, — однако оно действительно кажется каким-то металлическим и ползучим.

— Я люблю слова, — сказал Престон. — Например, «всепрощение», разве оно не звучит именно так, как должно звучать? Вроде шёлкового платка, что медленно падает на ковёр? Или, скажем, «шелестение»? Вызывает ассоциации с заговорами и мрачными тайнами. Извини, я что-то не так сказал?

— Да, полагаю, кое-что, вероятно, не так, — ответила Тиффани, глядя прямо в обеспокоенное лицо Престона. «Шелестение» всегда было её любимым словом; до сих пор она не встречала никого, кто его знал. — Почему ты пошёл в стражники, Престон?

— Овец не люблю, недостаточно силён, чтобы стать пахарем, для портного слишком неловкие пальцы, и слишком боюсь воды, чтобы уплыть в море. Мама, наперекор отцу, научила меня чтению и письму, и, поскольку я не годился для нормальной работы, меня снарядили в послушники Церкви Ома. Но из церкви меня вышвырнули, потому что я задавал слишком много вопросов, типа: «Так это действительно правда, или как?» — Он пожал плечами. — В общем, быть стражником мне по нутру. — Он сунул руку за свою кирасу, которая вполне могла бы вместить небольшую библиотеку, извлёк на свет книгу и продолжил: — Если держаться подальше от начальства, остаётся много времени для чтения, а метафизика довольно интересная штука.