Любен Дилов - Неоконченный роман одной студентки

— Наверное, поэтому пошла мода на гермафродитов. Твои сладострастные сограждане хотят видеть сразу все — так дешевле.

Пракситель боязливо засмеялся.

— Нет, такой женщины я не встречал никогда в жизни! И остроумная вдобавок…

— Пракси, а скажи-ка, у тебя была такая статуя, такая… знаешь… сатир, наливающий вино? И еще Артемида, которая…

Нет, не это произведение было спорным, не о нем следовало спросить! Вино погрузило ее память в трепещущее на солнце марево.

— Артемид у меня много, а вот такого сатира… я собирался к нему приступить на днях. Впрочем, а ты откуда знаешь, что я хочу сделать именно такого? — изумился Пракситель.

— А тот, что облокотился на дерево? — быстро спросила Циана, избегая ответа.

— Я продал его, но ты…

— Ты великий скульптор, Пракси, — сказала она, величественно переходя к другому навесу. — Хоть и не совсем в моем вкусе.

Великий ваятель забеспокоился:

— Почему это?

— Слишком слащав ты, а мне больше нравятся реалисты…

— Кто-кто?

«Ну и влипла же, теперь придется объяснять, что такое реализм!» — ругнула себя Циана.

— Понимаешь, у тебя все слишком красивое, а в жизни не так. Ты даже сатиров делаешь красавцами. А что такое сатир, если судить по легенде? Козел! Похотливый козел! В лучшем случае он похож на того писателишку, а ты и его готов изобразить красавцем! — не удержалась Циана, чтобы не высказать свою неприязнь к автору трагедий.

Пракситель смотрел на нее, совершенно сбитый с толку — еще никто не осмеливался разговаривать с ним таким образом.

— Но… но… мы должны… Калакагатон! Единство красоты и добра! Так мы учим людей ценить красоту. Когда-то богоравный Перикл платил людям, если они ходили в театр, только чтобы научить их любить искусство. Да меня из города прогонят, если я…

— Знаю, знаю! Ты не виноват, — великодушно сказала Циана. — В конце концов, твое искусство отражает кризис античного полиса…

— Что-что? Что там такое с полисом? — вытаращился ваятель, а она резко отвернулась от него. Снова сболтнула глупость какого-то искусствоведа, причем плохого.

— Не обращай на меня внимания, Пракси! Поступай так, как знаешь! Ты лиричен, нежен, созерцателен, а потом, очень здорово получаются у тебя эти полутени. Знаешь, имя твое уже вошло в историю вслед за именами Фидия и Мирона… Да-а, великим был век предыдущий! Полимед, Кресилай, Поликлет… А взять Пифагора Регийского, отца твоего Кефизодота… — Она прошла под навесом, потому что под палящим солнцем выпитое ею вино превращалось в кипящий грог. — Но и ваш век достаточно хорош. Кстати, какого ты мнения о Лисиппе?

Пракситель стоял перед нею, бледный и потный.

— Хорош, правда? — опередила она его, отгадав его состояние: как это возможно, чтобы женщина, пусть даже гетера, так хорошо знала историю эллинской скульптуры!

— Лисипп?.. — промолвил Пракситель. — Он еще слишком молод…

— Молод, это верно, но он станет великим скульптором, попомни мое слово! А и Скопас хорош. Эй, откуда у тебя это?

Она присела возле великолепной черной вазы с красными фигурами.

— Из Никостена, не так ли? Невероятно ценная вещь, ты береги ее. Не менее чем сто лет назад…

Тут Циана снова прикусила язык: раз она лично видела вазу в музее, значит, она уцелела в тысячелетиях! И Циана побежала под соседний навес.

В самом центре торчала огромная глыба камня. Перед нею — полукружием, сколоченный из досок высокий настил. Утоптанная вокруг земля побелела от пыли и мраморной крошки. В глубине у самой стены стояли амфоры, одна другой красивее — как на подбор. Циана переходила от одной к другой, приседала на корточки, любовалась, безошибочно называя по стилю рисунка, какие из них коринфские, а какие из Самоса или Родоса. Лицо скульптора сковал суеверный ужас. Заметив это, она тут же вскочила на высокий настил и встала перед глыбой камня.

— Ладно, сделай и меня красивой!

— Богиня, ты и в самом деле…

Циана прыснула со смеху:

— А за какую из богинь ты меня принимаешь?

Заданный в шутку, ее вопрос был не менее коварен, чем тот, что был поставлен Парису тремя богинями. Предпочтя Афродиту и дав ей золотое яблоко, он довольно сильно осложнил ход развития европейской цивилизации.

— Может быть… А… А… Афина… — пролепетал Пракситель. Мудрая девственница была все же более могущественной богиней.

Циана выпрямилась, суровая, как Афина Паллада:

— Ну-ка посмотри хорошенько! Считаешь ли ты, что сестра моя так хороша! — И театральным жестом она сбросила с себя хитон.

Пракситель рухнул на колени перед подиумом. Вероятно, он никогда в жизни не видел воочию столь красивого женского тела. Ведь он черпал идеи из царства Платона!

— Бо… богиня… — простер он к ней руки, — на погибель мою ты явилась?

Известно, что Афродита погубила не меньше людей, чем ее воинственная сестра.

— Ладно, ваятель, бери в руки молоток и долото! — смилостивилась Циана.

— Но… в таком виде? — ужаснулся он еще больше.

— Сколько тебе говорить, что я никакая тебе не богиня! Давай, берись за дело!

Он поднял с земли глиняную плитку, принес откуда-то деревянную шкатулку с черными и красными чернилами, оглядел кончик тростниковой кисточки. Циана с любопытством следила за ним, потому что в ее веке почти не знали, как и чем рисовали эллины.

— Тогда… тогда мне нужен какой-нибудь мотив, иначе… Позволь мне, — Пракситель подбежал к вазам, схватил первую попавшуюся и поставил ее на подиум рядом с левой ногой обнаженной Цианы. Он поднял ее хитон с таким благоговением, будто касался самой богини, но не упустил тайком пощупать его материю. Откуда взяться такому хитону у простой смертной, если он явно ткался в мастерских Олимпа? Скульптор разостлал его над вазой, умело расправил ниспадающие складки. Вот так, богиня! Все равно, что ты входишь в море купаться. Потому что иначе… Ты ведь знаешь, людей…

Потом он, пятясь, отступил на несколько шагов и прищурил перепуганные и в то же время очарованные глаза.

— Сделай шаг вперед, богиня, так, спусти одну ногу с подиума, как ступаешь вниз с берега в море, понимаешь?

Циана пошатнулась.

— Но если ты думаешь, что я долго так выдержу…

— Я сейчас, минуточку!

Рука его задвигалась над плиткой. Время от времени он быстро окунал кисточку в густые красные чернила. По вискам его стекали струйки пота. С профессиональной жадностью глаза его поглощали дивные изгибы и округлости ее тела. Слегка отодвинув плитку от себя, он оглядел набросок, потом обернул плитку и тут же принялся за второй эскиз.

— Еще немного, совсем немного… Мне нужен будет и один набросок со спины.

Он взял вторую плитку и прошел за подиум. Улыбаясь, Циана слушала его пыхтенье у нее за спиной, а потом вдруг почувствовала на себе его взгляд. Она знала, что со стороны спины ей тоже нечего стыдиться, но все же ей стало неловко. Она крикнула ему через плечо: