Любен Дилов - Неоконченный роман одной студентки

В этом романе мы расскажем о приключениях одной студентки из двадцать четвертого века, специализировавшейся на истории древних веков. Речь пойдет также о машинах времени и путанице во времени, которая не может не возникнуть, если в его ход вмешиваются люди и машины. Пусть читателя не смущает, если кое-какие вещи в романе покажутся ему неясными и недостаточно мотивированными, они и автору представляются такими же. Время-основа ясности и определенности в нашей жизни, запутается оно — смешается и естественный ход вещей.

Однако так называемый естественный ход вещей — отнюдь не природное явление. Человек сам придумал себе время, понаделал из него разных полочек, этажерок, ящиков и ящичков, чтобы раскладывать в каком-то порядке свои рукотворные и нерукотворные дела, в то время как истинное, вселенское время, вероятно, представляет собой всего-навсего одну единственную полку, у которой нет ни начала ни конца. Что ни положи на нее, ни за что не отыщешь. С изобретением машины времени человек запутался бы только в своем собственном времени, вселенское же время осталось бы неизменным. Вот почему в рамках вселенского времени не будет ничего противоестественного, если какой-нибудь роман вроде этого вообще не будет походить на роман или, к примеру, начнется с третьей главы, а не с первой. Ничего нелогичного не будет и в том, если он окажется незавершенным, потому что даже по законам нашего мышления не может быть завершенным, по крайней мере для нынешнего читателя, какое-либо действие или событие, которое разыграется только через несколько веков.

Итак, не судите автора строго за то, что он решился преподнести вам эту путаницу! Она наша, человеческая.

Отгоняя собак от девушки, Петр Чабан сразу понял, что она из другой цивилизации. Однако осознал он это гораздо позднее. А тогда он только сказал себе: эта красотка не из нашего ансамбля!.. Потому что в ансамбле их клуба таких богатых костюмов не водилось. Да и такую красавицу во всей округе не сыщешь.

Артистка робко подошла к нему, и Петр пришел в умиление при виде ее необыкновенно маленьких яично-желтых царвулей [1] Царвули — крестьянская обувь из сыромятной кожи (прим. пер.). . Танцовщица, наверное, подумал он про себя, а может, певица. А может, и то, и другое… И в голове у него завертелась известная народная песня: «Она ходит, словно пава…»

Девушка тоже смотрела на него во все глаза. Так они и стояли друг против друга, словно зачарованные, пока Петр Чабан не смутился, пристыженный своим видом: щетина трехдневной давности, на галошах засохшая грязь, куртка порвана на рукаве. Девушка улыбнулась ему и несколько гнусаво, будто у нее насморк, что-то сказала. Видимо, испугавшись, что он не понял, она показала себе под ноги:

— Блгария?

— Болгария, Болгария! — с готовностью подтвердил Петр, но тут чужеземка бросилась ему в объятия, потому что собаки зарычали на нее с несвойственной им яростью.

Возможно, их раздражали все эти пряжки, медальоны и серьги, вся эта сверкающая на ней золотая и серебряная мишура. А может, какое-то неземное благоухание, исходившее от нее?

— Цыц! — прикрикнул он на собак, прижав девушку к себе, но тут же отпустил, чтобы она не подумала, будто он пользуется своим служебным положением.

Однако, загнав сверкающую добычу бруки хозяину, собаки тут же угомонились и отошли, довольно помахивая хвостами.

— Страшу сен зверем оужасным, — произнесла она гнусаво и посмотрела на него снизу вверх, пощупала рукав его куртки, ощупала и мышцы под рукавом и снова прогнусавила: «Еда ты монж еси?»

Ему показалось, будто она спросила его, мужчина ли он, и эта нелепость настолько смутила его, что он весьма неуверенно ответил «да», хотя немало из пасущихся позади овечек могли бы тотчас это подтвердить.

— Ты еси монж красноляпен и прясилен, — сказала она и погладила его по щеке. — Ау, како бодль ест!

— Да, чего там… небритый. Не для кого здесь бриться, — сказал Петр и виновато показал на отару. — А вы откуда будете, сударыня?

Высвободившись из его объятий, девушка сказала на хорошем болгарском, хоть и с довольно сильным акцентом:

— А вы почему так говорите? Не так, как пишется в ваших книгах?

— Какой дурак станет говорить, как пишется в книгах, разве что какой-нибудь чокнутый? А ваша милость откуда знает болгарский? — все же постарался он говорить по-книжному.

— Аз есмь былгарка, — ответила она гнусаво, но тут же поправилась: — Значит, теперь надо сказать: я болгарка, так? — голос ее уже не звучал гнусаво.

— Так и скажите, а то — аз есмь, точно поп в церкви! А как вас звать-то?

— Циана.

— Цана! Неплохо…

— Нет-нет, Ци… а… на…

— Э, теперь модно выдрючиваться с именами.

Она внимательно слушала его, но, видимо, не все поняла. И сказала:

— Я то же самое говорила профессору. Этот язык, сказала я, всего лишь литературный. Население же, положительно, говорит иначе. Но как говорит население, у нас никто не знает… Впрочем, разговорный язык претерпел совсем незначительные изменения… Ооо!.. — она снова прижалась к нему, потому что несколько овечек подошли к чабану, ревниво подняв морды. — Сие животные не сонт ли овцен?

— Овцы, овцы, — исправил он ее, и на этот раз не посмев воспользоваться служебным положением.

— Еда не поендайонт они человека?

Петр легонько отстранил ее от себя, решив, что девушка просто подшучивает над ним.

— Они не кусаются, зато я могу укусить!

— Ха-хооо-хиии, — засмеялась она картинно, как будто участвовала в телепередаче, и довольно откровенно смерила его взглядом с головы до ног, до самых галош. Теперь он окончательно убедился, что она вовлекает его в какую-то непонятную игру… — Извини, но я столько времени учила этот язык! Ты мне нравишься, потом мне покажешь, как ты кусаешься, да? А сейчас мне нужна твоя помощь. Ты умеешь хранить тайну? Если ты настоящий мужчина…

— Могу, если надо, — ответил он нерешительно, испугавшись намека, таившегося в ее словах.

— Присядем в тени. Здесь очень жарко.

Было не так уж жарко, даже овцы еще не прятались в тень, но она энергичным шагом направилась в ближайший лесок, и Петру волей-неволей пришлось последовать за ней.

— Чудесно тут у вас! Какая красота! — вертела во все стороны головой чужеземка, а золотые подвески на лбу и монисто на груди нежно позвякивали.

Ничего особенного, поле как поле — самое обыкновенное, думал про себя Петр. Но кто знает этих городских… может, и в самом деле ей так кажется. Идя вслед за девушкой, он смотрел на ее тонкую талию, перехваченную широким златотканым поясом, и чувствовал, как в нем поднимаются, напирают, требуют выхода какие-то страшные темные силы.