Марина Милованова - Воровка. В кольце страха

Я деликатно промолчала, решив не расстраивать монахиню сообщением о том, что с потерей магической силы мои многочисленные способы и умения резко потеряли в своей численности, и поспешно перевела разговор в более важное русло:

— Если вы знаете о заговоре и даже имеете доказательства в лице приехавшего мага, почему же сами не пришли с докладом к Талейну?

Настоятельница тяжело вздохнула и посмотрела на меня несколько растерянно.

— Клянусь Всевышним, я собиралась, хотя в успех этой затеи особо не верила. Но, к счастью, теперь представился более надежный случай в твоем лице.

— Почему надежный?

— Потому что ты добудешь факты, а я пришла бы с донесением на словах. Во-первых, я еще не знаю, где остановился маг. Во-вторых, в любом случае маг не агнец, его на веревочке во дворец не приведешь. Не исключено, что его величество не стал бы разбираться в подковерных интригах и поверил тем, кого дольше знает, а именно, своим министрам и советникам. И даже если бы поверил мне, полагаю, что маги держат между собой связь, и они успели бы мобилизовать свои силы по первому же сигналу любого из министров. Развязалась бы война. Ты же сумеешь все сделать без лишнего шума и ненужных жертв. Так что, — монахиня позволила себе мимолетную улыбку, — я считаю, что тебя нам послал сам Всевышний!

— Что-то больно дорогой ценой мне это послание досталось! — не удержавшись, съязвила я.

— Пути Всевышнего неисповедимы! — Собеседница порывисто перекрестилась. — К тому же в твоем случае все потерянное еще можно вернуть. Непоправима одна лишь смерть, хотя и это утверждение спорно.

— И когда я смогу приступить к осуществлению плана? — Я старательно удерживала маску равнодушия на лице, хотя внутренне вся дрожала от нахлынувшей радости — несмотря на неприятный и даже опасный повод, меня вновь ждала свобода. Пусть даже временная. Представляю себе лицо Талейна, когда он узнает, что после всего случившегося я согласилась спасти его жизнь!

— Полагаю, сегодня тебе нужно отоспаться после тяжелого дня, а завтра, после вечерней трапезы, я надеюсь, адрес будет уже в моем распоряжении, — несколько остудила мой пыл настоятельница. — Я тут же принесу его. А сейчас отдыхай. Доброй ночи! Да хранит тебя Всевышний!

Она встала и пошла к двери, унося с собой поднос. Когда уже переступила порог, я решилась ее окликнуть:

— Мать Лавиния!

— Да? — Настоятельница с готовностью обернулась.

— Почему кровать такая короткая? — Я кивнула на недоразумение у стены. — Здесь же можно спать только сидя!

— Верно! — Тонкие губы вновь тронула мимолетная улыбка. — Глубокий сон — происки дьявола, он мешает истинно верующему сразу после пробуждения начать осознанное чтение молитвы и осенить себя крестным знамением. Поэтому мы предпочитаем спать сидя, чтобы быть всегда наготове. Ибо ночью человек особенно беззащитен, потому как мрак скрывает бесов. И защититься от них нам помогают молитва и крестное знамение. Не волнуйся, ты привыкнешь!

Она ушла, а я еще несколько минут сверлила взглядом дверь, размышляя над ее словами. Разумеется, я не имею ничего против молитвы и крестного знамения. Но с другой стороны, если мрак так опасен, не проще ли оставлять на ночь в келье факел или масляный светильник и тем самым позволять людям спокойно высыпаться по ночам? Известно же, что полудрема вместо полноценного сна крайне вредна для здоровья.

Кстати, насчет мрака. Я обожаю ночь! Она — моя союзница, моя подельница, мое прикрытие, моя свобода. И я как раз одна из тех, кого скрывает мрак. Может, стоит объяснить это настоятельнице и в качестве исключения потребовать нормальную кровать?

Утро выдалось сложным. Сначала большую часть ночи я пыталась максимально удобно устроиться на кровати, что оказалось практически невозможным. Потом в процессе возни напрочь лишилась сна и, пристроив под спину подушку, просидела некоторое время в невеселых раздумьях, переосмысливая разговор с настоятельницей.

Выводы были неутешительными и откровенно пессимистическими: против магии ловкости рук и гибкости ума категорически мало. К тому же если магам станет известно, что я тоже была за Гранью, причем последний раз по доброй воле, поддавшись душевному порыву и желанию вытащить с того света друга, то и мне несдобровать — пока не прибьют, не успокоятся. И к Талейну с такими новостями соваться опасно: во-первых, он не захочет меня видеть, во-вторых, если и увидит — не послушает, в-третьих, если и услышит — не поверит. Скажет: плету интриги во имя мести. Переубедить будет невозможно. Лишь вызову жалость и новые издевательские эпитеты в свой адрес.

Ближе к утру, уставшая и расстроенная, я смогла наконец забыться подобием сна, но едва сомкнула глаза, как была бесцеремонно вырвана из желанного состояния покоя чьим-то нетерпеливым шепотом.

— Сестра, вставай к заутрене! Быстро вставай!

С трудом разлепив глаза, я с недоумением воззрилась на незнакомую монахиню, которая для верности еще и трясла меня за плечо. Круглое лицо с наливными щеками ничуть не смягчало сурового выражения, пухлые губы непрерывно двигались:

— Тебе нужно привыкать к новым правилам! Быстро переодевайся и пойдем! Первый раз я покажу дорогу, потом сама приходи. Запомни, к молитве нельзя опаздывать!

Не переставая бормотать, она скрылась за дверью. Я с тоской проводила ее взглядом, невольно размышляя над несовместимостью округлого внешнего вида служительницы Всевышнего и строгим постом, который должен ею свято соблюдаться. Затем уставилась на черное платье, лежавшее у меня на коленях, — еще одно дело рук суетливой монашки. Вместо традиционного монашеского головного убора к платью прилагалась аналогичного траурного цвета косынка. Помнится, вечером я предупредила настоятельницу, что не буду обряжаться в рясу. С другой стороны, в моей ситуации любой опыт может оказаться полезным. К тому же затевать сейчас скандал мне совершенно не с руки.

Отчаянно зевая, я быстро переоделась и убрала волосы под косынку. При этом нетерпеливая монахиня успела дважды заглянуть ко мне, упрекая в медлительности. Выходя из кельи, я позволила себе мимолетный взгляд в окно. Там царила густая тьма — ни малейшего намека на скорый рассвет. Прошипев под нос что-то нелицеприятное, моя провожатая не глядя схватила меня за руку и потащила по коридору вслед за удаляющимся строем молчаливо шагающих сестер.

Рука была та самая, левая, с повязкой, я принялась ее высвобождать, чем сделала только хуже: цепкие пальцы сжались сильнее, от боли перед моими глазами поплыли разноцветные пятна, поэтому путь в большой зал я не запомнила. Очнулась лишь тогда, когда рука оказалась на свободе, а в нос ударил тяжелый, чуть сладковатый аромат смеси ладана и дыма. Хор сотни голосов протяжно запел «Слава Всевышнему», я же принялась осматриваться.