Дуглас Адамс - Ресторан в конце Вселенной

И издав что-то похожее на вздох, он прибавил:

— Ты же знаешь, как это бывает у тел.

В этом Зафод уверен не был.

— Раньше я думал, что знаю, — ответил он.

— Надеюсь, оно поехало на курорт отдохнуть, — продолжал голос. — В последнее время оно уже едва таскало локти от такой жизни.

— Локти? — удивился Зафод. — Ты хотел сказать, оно едва таскало ноги?

Голос ничего не ответил. Зафод беспокойно оглянулся. Он не знал, ушел голос куда-то, или он все еще здесь. Но голос снова заговорил:

— Итак, тебя нужно посадить в Перспективу?

— Ну, да, — сказал Зафод, тщетно пытаясь изобразить равнодушие. — В принципе, я не спешу. Я мог бы побродить, посмотреть на местный пейзаж.

— А ты видел местный пейзаж? — спросил голос Гарграварра.

— Нет.

Зафод перебрался через кучу мусора и обогнул угол разрушенного здания, загораживавшего ему обзор. Посмотрев на ландшафт мира Жабер-Б, он сказал:

— Ну ладно, я могу просто побродить.

— Нет, — сказал Гарграварр, — Перспектива уже ждет тебя. Ты должен идти туда. Следуй за мной.

— А как ты себе это представляешь? — спросил Зафод.

— Я буду напевать, — ответил Гарграварр. — Иди на звук.

В воздухе раздался заунывный звук, тихий и грустный, не имевший, казалось, никакого источника. Лишь напряженно прислушиваясь, Зафод был в состоянии уловить, откуда он доносился. Медленно и неуверенно он шел, спотыкаясь, вслед за ним. А что еще ему оставалось?

Вселенная, как уже отмечалось ранее, чрезвычайно огромное место — факт, который большинство людей стремится игнорировать ради собственного спокойствия. Многие существа с радостью удалились бы в придуманное ими самими местечко потеснее, что они, в основном, и делают.

Например, в одном из уголков восточной ветви Галактики есть большая лесистая планета Огларун, все «разумное» население которой постоянно проживает на одном относительно небольшом и густонаселенном оглореховом дереве. На этом дереве они рождаются, живут, любят, вырезают на коре крохотные философские статьи о смысле жизни, тщетности смерти и важности контроля рождаемости, ведут чрезвычайно мелкомасштабные войны и, в конце концов, умирают, привязанные к нижней стороне малодоступных внешних ветвей.

Единственные огларуняне, которые когда-либо покидают дерево, это те, кого сбрасывают с него в наказание за злодейски преступные размышления о том, можно ли жить на других деревьях, и являются ли, вообще, другие деревья чем-то иным, нежели иллюзией, вызванной чрезмерным поеданием оглорехов.

Хотя такой образ жизни и может показаться экзотичным, тем не менее, в Галактике нет ни одной формы жизни, которая не была бы в той или иной мере склонна к чему-то подобному. Вот поэтому так и ужасна Тотально-Бездонная Перспектива.

Ибо, когда вы оказываетесь в Перспективе, вам моментально показывают всю невообразимую бесконечность мироздания, и где-то в ней — крохотную отметку, микроскопическую точку на микроскопической точке, с подписью: «Ты здесь».

Серая равнина простиралась перед Зафодом, пустынная и заброшенная. Над ней дико завывал ветер. Невдалеке был виден прыщеобразный стальной купол. Это она, догадался Зафод. Да, это была Тотально-Бездонная Перспектива.

В этот момент из нее неожиданно раздался нечеловеческий вопль ужаса, такой, как будто у живого существа выжигали душу из тела. Он перекрыл на миг вой ветра и затих.

Зафод в страхе вздрогнул, и ему показалось, что кровь его превращается в жидкий гелий.

— Что это? — спросил он одними губами.

— Запись голоса последнего, кто был в Перспективе, — сказал Гарграварр, — Она всегда проигрывается последующей жертве. Как бы вступление.

— Мне что-то не понравилось, — сказал Зафод, стуча зубами. — Может, мы сначала смотаемся на какую-нибудь вечеринку, или еще куда, а?

— Насколько мне известно, — сказал призрачный голос Гарграварра, — я уже на вечеринке. То есть, мое тело. Оно часто ходит на вечеринки без меня. Оно говорит, что я ему только мешаю.

— А что с твоим телом? — спросил Зафод, желая оттянуть свою участь, какова бы она ни была.

— Оно, знаешь ли… занято, — сказал Гарграварр, поколебавшись.

— Ты хочешь сказать, что у него есть какой-то другой разум?

Последовала долгая и весьма холодная пауза, затем голос сказал:

— Я хочу сказать, что нахожу это замечание довольно бестактным.

Зафод смутился и попытался пробормотать какие-то извинения.

— Не стоит извиняться, — сказал Г арграварр, — ты ведь не знал.

Его голос задрожал.

— Дело в том, — продолжал он, явно пытаясь справиться с эмоциями, — дело в том, что мы сейчас живем порознь, и я предполагаю, что это кончится разводом.

Голос зазвучал ровнее. Зафод, не зная, что сказать, промямлил что-то невнятное.

— Я думаю, мы не подходим друг другу, — сказал Гарграварр. — Нам всегда нравились разные вещи. Больше всего мы ссорились из-за секса и рыбалки. В конце концов, мы попытались их совместить, но, как ты можешь себе представить, это окончилось катастрофой. Теперь мое тело близко меня к себе не подпускает. Даже видеть не хочет.

Снова последовала трагическая пауза. Ветер завывал над равниной.

— Оно говорит, что я ограничиваю его свободу. Я как-то заметил, что я затем и нужен, чтобы ограничивать его свободу, а оно велело мне не умничать, и тема была закрыта. При разделе имущества оно, наверное, получит мое имя.

— А как твое имя? — робко спросил Зафод.

— Унитасс, — сказал голос. — Мое полное имя Унитасс Гарграварр. Это все объясняет, правда?

— Э-э… — сказал Зафод сочувственно.

— И вот поэтому я, бесплотный дух, занимаю должность смотрителя Тотально-Бездонной Перспективы. Никто никогда не должен ходить по этой планете. Кроме жертв Перспективы, конечно, но, боюсь, они не в счет.

— А-а…

— Я расскажу тебе эту историю. Желаешь ли ты ее услышать?

— Э-э…

— Много лет назад это была счастливая, процветающая планета: люди, города, магазины — нормальный мир. Вот только на главных улицах городов было чуть-чуть больше обувных магазинов, чем нужно. Медленно и незаметно количество этих магазинов росло. Этот экономический феномен хорошо известен, но печально видеть его в действии: чем больше было обувных магазинов, тем больше производилось обуви, и тем хуже и непригоднее для носки она становилась. И чем менее ноской она была, тем больше людям приходилось ее покупать, чтобы быть обутыми, и тем больше преуспевали обувные магазины. Так продолжалось до тех пор, пока вся экономика планеты не превысила то, что, по-моему, называют Обувным Горизонтом Событий, и стало экономически невозможно строить что-либо, кроме обувных магазинов. В результате — упадок, разруха, мор. Большинство населения вымерло. Те немногие, у которых был нужный тип генетической нестабильности, мутировали в птиц — ты видел одну из них — и прокляли собственные ноги и землю, и поклялись, что никто больше никогда не пройдет по ней. Горький удел. Идем, я должен отвести тебя к Перспективе.