Лоуренс Уотт-Эванс - Корона на троих

Данвин сморщился, пытаясь понять, что это значит, но девушка уже махнула рукой и сказала:

— Не обращай внимания. Иди покупай свои свечи.

— Ладно. — Он двинулся дальше вниз по улице селения, гадая, о чем говорила Хильди: если он выше других мужчин и шире в плечах, то каким же образом он не больше?

Иногда он удивлялся Хильди. Она как будто не работала ни в одной из лавок, она не держала никакого скота. Когда бы он ее ни встречал, она просто болталась без дела, но деньги у нее водились. Правда, немного. Судя по внешнему виду, купить теплые вещи она не могла, но никогда не выглядела голодной.

Милая девушка, подумал Данвин. В прошлом месяце он даже решил, что она не хуже овцы, и видел несколько странных снов с ее участием.

И все же: что она имела в виду, спрашивая, когда он вырастет?

Старики, сидящие перед гостиницей, о чем-то заспорили.

— ..Ничего-то ты не знаешь, — говорил лысый Фернанд. — Все было совсем не так!

— А вот и знаю, — отрезал Тадеус. — Они пытали короля Фумитория шесть месяцев, а он все это время смеялся им прямо в лицо!

— Он не мог смеяться шесть месяцев, — заметил Арминтер. — У него бы сел голос.

— Ну и сел, — сказал Тадеус. — Так он шепотом смеялся.

Данвин остановился послушать. Почти все сведения по истории, географии и политике он получил, слушая этих старых чудиков, постоянно собиравшихся на скамейке.

— Гудж просто оттяпал ему голову, — настаивал Фернанд. — Он не мучил короля шесть месяцев.

— А вот и мучил, — настаивал Тадеус. — А старый Фумиторий смеялся.

— Шесть месяцев? — допытывался Беризариус.

Тадеус уступил:

— Хорошо, может быть, он иногда прерывался. Надо же человеку есть и спать. Так что я полагаю, даже старый Фумиторий смеялся не все время.

— Да уж, с росомахами не посмеешься, — вставил Арминтер.

Тадеус согласился:

— Верно. Над росомахами нельзя смеяться, они от этого сатанеют.

— А я говорю, он отрубил ему голову мечом — и все, — объявил Фернанд. — И не было там никаких офигенных росомах.

— Ну и ерунду ты говоришь. Его мучили шесть месяцев, а он смеялся над ними, — оборонялся Тадеус. — За исключением росомах.

— Отрубил ему голову, объявил себя королем, а потом уложил его дочку в койку, вот и все, на что Гудж оказался способным, — доказывал Фердинанд. — И никто никого не мучил.

Старый Беризариус внес предложение:

— Ладно тебе, ведь в точности неизвестно, что он делал с бедной королевой Артемизией. Ее он, может, малость и помучил.

Арминтер согласился:

— Ну, это естественно: мужик всегда мучает свою жену.

Тадеус тоже согласился:

— Я думаю, это нормально для тех, кто может позволить себе такое дело. Им не надо беспокоиться, убрано ли в доме и приготовлен ли ужин.

— Ха, — процедил Феранд сквозь зубы. — Ты бы уж помучил своих жен, ежели бы возможность была.

— А вот и нет, — обиделся Беризариус. — Мы не кучка горгорианских варваров. — Он оглядел остальных, ожидая поддержки.

Наступила испуганная тишина.

— Про жен не скажу, но я не стал бы отрубать голову ее отцу, — наконец произнес Тадеус.

Арминтер запротестовал:

— Но ты же сказал, что Гудж и не делал этого, а только мучил старого короля шесть месяцев.

— Мучил, мучил! Вы меня совсем запутали. Он мучил Фумитория шесть месяцев, а потом он отрубил ему голову!

— Чего? Кто отрубил Гуджу голову?

— Это Гудж отрубил голову Фумиторию!

— А раньше ты говорил не так.

— Нет, так.

Данвин начал терять нить разговора.

— Он отрубил голову Гуджу и тогда, значит, женился на Артемизии?

— Правильно. Чтобы мучить свою жену.

— Кто же женится на Фумитории, мучителе женщин?

— Он не мог жениться на Артемизии: она его дочь.

— Дочь?

— Верно, поэтому Гудж и обезглавил Фумитория: чтобы жениться на его дочери.

— А о чем ты только что говорил?

— Когда?

— Про свою жену, о мучениях.

— Какие мучения? Я же не женат.

У Данвина голова пошла кругом. Он решил, что на сегодня хватит, и направился в маленький пивной бар при гостинице. Селение Вонючие Ягоды было слишком маленьким, свечной лавки никто не держал, и жена содержателя гостиницы Арметта раз в неделю варила воск и продавала свечки прямо на кухне.

В баре за одним из трех больших столов сидел незнакомый мужчина. Данвин вежливо поклонился и стал высматривать Арметту.

В следующий момент женщина вышла из кухни с кувшином эля в одной руке и глиняной кружкой в другой. Она поставила все это перед путником и вытерла руки о юбку.

— — Пиво прекрасное. Пейте! Мой муж — лучший пивовар в тутошних горах! — На ее лице расплылась широкая улыбка.

Арметта все делала широко.

Данвин помахал ей:

— Привет! Одо послал меня за свечами.

Путник, наливавший пиво в кружку, повернулся, чтобы посмотреть на Данвина.

Неожиданно он вытаращил глаза и чуть не разбил кувшин.

— Свечи? — Арметта нахмурилась.

— Верно, дюжину свечей.

— Это стоит два медяка.

— Я даю три, — ответил Данвин, смутно понимая, что следует торговаться.

Женщина фыркнула:

— Заметано, — и протянула руку. Данвин пересыпал медяки в ее ладонь.

— Сейчас принесу, подожди.

Арметта проплыла на кухню, а путник все пялился на Данвина, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. Наконец мужчина сделал приглашающий жест:

— Присаживайся, паренек.

Данвин заколебался.

— Садись, — повторил незнакомец, указывая на стул рядом с собой.

Данвин медленно сел.

— Как тебя зовут?

— Данвин.

Путник нахмурился.

— Это гидрангианское имя или горгорианское?

— Понятия не имею. Но оно мое, и точка. — Путник продолжал разглядывать его, и Данвин добавил:

— А как вас зовут?

— Фрэнк.

— Это гидрангианское имя?

— Да, — резко ответил мужчина.

По его тону Данвин догадался, что сказал что-то не то. Извинение могло прозвучать совсем уж бестактно, поэтому он протянул:

— О-о!

Путник снова вытаращил глаза, и Данвин заерзал на стуле.

— Ну, — сказал он отчаявшись. — Вы откуда-нибудь отсюда?

— Нет, — ответил человек, назвавший себя Фрэнком. — А ты?

— Да, я да.

Путник усмехнулся:

— Ты поразительно похож на одного человека.

— Правда?

Мужчина кивнул — медленно, один раз.

— А это хорошо или плохо?

— Не знаю. Но, может, вы родственники?

— Сомневаюсь, — неприветливо буркнул Данвин.

— Да? А у тебя есть семья?

— Небольшая.

— А кто твои родители?

— Мой отец — Одо, он пастух. А матерью была Одри, овечка.

— Вечка?

— Овечка. Овца.

Потрясенный Фрэнк не верил своим ушам:

— Твоя мать — овца?

— Была. Она давно уже померла.

— Но ты не похож на овцу.

Данвин передернулся.

— Я пошел в отца.

Фрэнк помялся.

— М-м. По-моему, люди и овцы не могут, м-м, сопрячься.