Лана Туулли - Длинные тени

И врезался в металлическую крышку, которую Напа успела опустить буквально перед кошачьим носом.

— Получишь, если принесешь мне вот такой же камушек, — объяснила гномка, вертя перед мордой ЧБК переданный на хранение алмаз. — Посмотри, какой он красивый… — иииияяяя… — тонко намекнул Котик. Гномка почесала питомца за ушами:

— Ты, конечно, гораздо красивее. Но алмаз можно продать, а тебя — нет. Принеси мне еще один, такой же… ну, можно другой, но тоже чтоб карат на восемь-десять, не меньше… Хотя мелкие продать легче, потом никто не сможет доказать, что я их в тайнике покойного мэтра нашла, — вовремя спохватилась Напа. — Знаешь, неси всё, что найдешь — а я тебе…

Коварная гномка приподняла край тарелки. По ресторации поплыл волшебный аромат жареного мяса.

— Фсфсёоуоуооууу!! — заорал Кот.

— Всё получишь, всё, но только после того, как принесешь мне камушки. Ладно? Договорились, мой хороший?

Черно-Белый Кот не удостоил Напу ответом. Он вырвался из ее рук, разбежался — и исчез в каменной стене.

«Не слишком ли многим я рискую?» — задумалась гномка. Конечно, вырастить алмазодобывающего кота это хорошо; но что, если попутно на бедное животное воздействует столько магии, что от него будут случаться чудеса на каждом шагу?

Впрочем, черные мысли благополучно выветрились из напиной головы. Утро она встретила, поглаживая Черно-Белого Кота — тот спал, объевшийся до невозможности. Жесткие кошачьи усы утонули в остатках соуса, лапы нежно прижимали к тарелке последнее баранье ребрышко; рядом переливалась искрами горсть мелких бриллиантов и большой идеально ограненный сапфир.

Он лежал с открытыми глазами и смотрел, как мокрые хлопья снега бьются в окно. А может быть, ему снилось, что он лежит с открытыми глазами и пристально смотрит на разноцветные прозрачные квадратики, запаянные в оконный переплет.

Сон не шел. А может, ему просто чудилось, что спать он не хочет, что он лежит, раз за разом пиная подушку, чешет покрасневшие глаза, растирает горящую огнем грудь…. Рядом с кроватью — бутыль ячменного пойла, надо протянуть руку, выпить глоток… Теперь огонь не на коже, а под ней, растекается ядовитой кислотой по горлу, заставляет нутро свернутся в тугой ком…

Он не спит — или спит? Который час? Полночь? Утро? Полдень?

За окном — беспросветная зимняя серость. Сквозь плотные хлопья снега мерещатся желтые пятна факелов, с которыми обходит крепостные стены стража. В комнате горит камин, сияет магический фонарь на подставке — после смерти Шторма он вдруг начал боятся темноты. В сгущающихся сумерках ему мерещатся тени, тени, тени…

У них тысяча голов и сотня тел, они жадные и голодные, как пустынные сфинксы… Они чего-то ждут, будто им обещали… обещали — что? Он должен, должен найти ответ!

С ними бесполезно сражаться. Стоит придушить одну гадину, поднимается вторая; легче сражаться с гидрой, легче выйти в одиночку против взбешенного медведя, да что медведя! Он готов сразиться хоть с драконом, хоть с демоном, но тени… Они — ташуны-трупоеды, подкрадывающиеся исподтишка; болото, не вызывающее на поединок, но засасывающее в бесконечную беспроглядную тьму…

Теперь Она снилась ему постоянно. Вернее, теперь он видел Ее всегда, прекрасно понимая, что этого не может быть, и смиренно принимая новый симптом подступающего безумия. Она улыбалась, говорила, смеялась, качала головой… Он пытался объяснить, что иногда ее голосом говорит не она, а страшный мертвый человек с глазами жаркими, как кровь демона; но… тени снова и снова душили его, сбивали с мысли, не давали сказать главное… Потом он просыпался — в холодном поту, и слышал печальный вой Шторма.

Он должен ей сказать… но что? Он забыл. Он должен, он обещал…

«Ты обещаешь?» — скалится тень, и он уже не понимает, где сон и где явь. «Сделай, и мы навечно будем вместе!» — обещает Она. «Сделай, и душа твоя будет моей!» — хохочет мертвец.

Сон или явь? День или ночь? Всё смешалось, мир исчез, и он чувствует потоки крови, которые прожигают его насквозь…

Он обещал. Он сделает.

Если, конечно, вспомнит, что именно он обещал сделать…

Не бойся, убеждают тени. Мы подскажем. Отныне и навсегда мы будем следовать за тобой.

Королевское ммение Борингтон располагалось на севере Кавладора, в лесах между Тьюссом и Стафодаром. Когда-то Борингтон был одной из многих крепостей, защищавших северные рубежи от набегов риттландцев. Возводили твердыню в максимально неприступном месте — чтоб, значит, и лес непролазный, и мелкая речка, по которой ладьи не пройдут, и на пригорочке, чтоб отстреливаться верней… Расчет оправдался: ни один викинг на землю Борингтона не ступил. Что они, совсем медведи, чтоб лезть на вооруженную до зубов крепость, к которой редкий торговец знает дорогу? Храбрые риттландцы обходили неприступный замок стороной, атакуя Тьюсс (весьма удачно расположенный на берегу Алера) или зажиточный, богатый Стафодар.

Крепость постояла, неприступная и одинокая, а потом постепенно разрушилась. Точнее, как объяснил мэтрессе Далии советник Штрау, ее разобрали и перенесли в другое место. Пушки, знаете ли, должны стрелять, а не ржаветь без дела.

На месте бывшей крепости прадед короля Гудерана возвел большой, уютный дом, совершенно не похожий на военный форт, и завел привычку устраивать здесь зимние охоты.

Прекрасная традиция, — рассудила Далия, ознакомившись с борингтонскими реалиями. Подотчетные детишки резво носились по окрестностям, оглашая лес дикими воплями. Ажиотаж, охвативший юных принцесс и азартного принца, оказался вполне уместным — взрослые вели себя точно так же.

Каждое утро начиналось с того, что его величество с семейством и гостями собирался на охоту.

Еще затемно начинали прибывать приглашенные. Некоторые прибывали верхами; большинство предпочитало появиться с помощью магов. На специально огороженной площадке за замком клубились облака телепортирующего заклинания — и начиналась весёлая круговерть.

Заснеженный темный лес оглашался жизнерадостным лаем охотничьей своры; тощие охотничьи леопарды презрительно посматривали на подпрыгивающих от счастья псов и держались особняком. Звенели упряжью кони; нетерпеливые охотники поторапливали ленивых, выясняли, в какой части леса последний раз видели секача (волка, косулю или зайца — не суть важно), обвиняли друг друга в незнании тонкостей ловчего дела; доказывали, что зимой с гончими не охотятся, убеждали, что «ищейки принюханы к уткам», оскорблялись, извинялись, спорили… Гвалт стоял до небес. Даже король был здесь всего лишь одним из многих — на охоте все равны, да и глупо как-то в лесу соблюдать придворные церемонии. Генерал ты или советник министерства, сын мелкопоместного дворянина или принц крови — какая разница? Главное — поймать удачу за хвост! Хотя и лиса сгодится!..