Альфред Хичкок - Галерея призраков

Управляющий, сопровождая медленно обходившего фигуры Хьюсона, показывал на наиболее интересных представителей человеческого отребья.

— Это Криппен, должно быть, вы узнали его. Обратите внимание, насколько у него безобидный вид. Такое впечатление, что он и муху не сможет прихлопнуть. А это Армстронг. Ну просто скромный и богобоязненный старичок, не правда ли? Это старина Вакьер, у него такая борода, что вы его ни с кем не спутаете. Ну а вот это…

— А это кто? — взволнованным шепотом перебил его Хьюсон.

— О, я собирался непременно рассказать вам о нем, — вполголоса ответил управляющий. — Давайте подойдем поближе и хорошенько рассмотрим его. Это гордость нашей коллекции. Он единственный из всех присутствующих, кому удалось избежать виселицы.

Фигура, на которую указал Хьюсон, изображала невзрачного худощавого человечка ростом не более пяти футов. У него были крохотные напомаженные усики, глаза прятались за стеклами массивных очков, а с плеч свободно ниспадал широкий плащ. Все в его облике было настолько нарочито французским, что Хьюсону показалось, что перед ним просто какой-то карикатурный театральный персонаж. Он не смог бы внятно объяснить, почему это робкое и даже кроткое лицо произвело на него такое отталкивающее впечатление, но он вдруг отшатнулся и даже в присутствии управляющего только огромным усилием воли заставил себя снова поднять на него глаза.

— Так кто же он? — повторил Хьюсон.

— Это, — торжественно ответил управляющий, — доктор Бурдет.

Хьюсон нерешительно покачал головой.

— Кажется, где-то я слышал это имя, — пробормотал он, — вот только не помню, в какой связи.

Управляющий улыбнулся.

— Вы бы прекрасно помнили это, если бы были французом, — сказал он. — Долгое время этот человек держал в ужасе весь Париж. Днем он лечил людей, а ночью, когда им овладевало соответствующее настроение, перерезал им глотки. Убивал он только ради какого-то извращенного наслаждения и всегда пользовался одним и тем же оружием — бритвой. Совершив последнее преступление, он оставил улику, благодаря которой полиции удалось напасть на его след. За первой уликой последовали другие, и вскоре стало очевидно, что полиция охотится за парижским подражателем нашего Джека Потрошителя и располагает таким количеством неопровержимых доказательств его причастности к совершению самых ужасных преступлений, которого хватит, чтобы несколько раз поместить его в сумасшедший дом или отправить на гильотину.

Но даже при таком незавидном для него раскладе наш дружок оказался полиции не по зубам. Когда он сообразил, что кольцо преследователей неотвратимо сжимается вокруг него, то просто исчез самым таинственным образом, и с тех пор полицейские силы всех цивилизованных стран тщетно пытаются найти его. Нет сомнений, что он покончил с собой, причем выбрал для этого такой способ, благодаря которому тело его до сих пор не найдено. Уже после его исчезновения было совершено несколько преступлений, подобных по почерку тем, которые были характерны для нашего экземпляра, но практически все уверены, что доктор Бурдет мертв и это не его рук дело. Как это ни странно, но у всех самых мерзких убийц обязательно появляются имитаторы.

Хьюсон невольно вздрогнул и беспокойно переступил с ноги на ногу.

— Какое отвратительное созданье, — проговорил он. — Ух! А какие глаза!

— Да, это наш маленький шедевр. Вы заметили, что его взгляд буквально впивается в вас? Да, глаза его особенно удались художникам. Видите ли, Бурдет занимался гипнозом и, как считается, гипнотизировал своих жертв, прежде чем расправиться с ними. И в это приходится верить, ведь как иначе такой тщедушный человечек смог бы натворить столько зла? Ни одна жертва даже не пыталась оказать ему сопротивления.

— По-моему, он шевельнулся, — пробормотал Хьюсон дрогнувшим голосом.

Управляющий улыбнулся.

— Боюсь, это не последний обман зрения, который вам придется пережить до окончания ночи. Запирать вас мы не станем. Когда достаточно на них насмотритесь, смело поднимайтесь наверх. У входа дежурят охранники — живое человеческое общение быстро вернет вас в норму. Не пугайтесь, если услышите наверху их шаги. К сожалению, осветить зал ярче мы не можем, поскольку все лампы и так включены. По понятным вам причинам освещение здесь намеренно сделано приглушенным.

Сотрудник ночной смены, устанавливавший для Хьюсона кресло, был в веселом расположении духа.

— Где желаете разместиться, сэр? — спросил он с улыбкой. — Может быть, здесь, чтобы поболтать с Криппеном, когда наскучит сидеть молча? Куда поставить-то его, сэр?

Хьюсон улыбнулся. Подшучивания охранника были ему приятны уже по той причине, что они согревали это мрачное помещение желанной и столь необходимой ему толикой человеческого тепла.

— Я сам поставлю, спасибо, не беспокойтесь, — ответил он. — Сначала определю, где здесь сквозняки.

— Сквозняков тут вы не найдете. Ну ладно, спокойной ночи, сэр. Если я вам понадоблюсь, то я наверху. Следите, чтобы они не рыскали у вас за спиной, и не позволяйте им притрагиваться к вам своими холодными и липкими пальцами.

Хьюсон рассмеялся и пожелал охраннику доброй ночи. Все оказалось проще, чем он предполагал. Он прокатил снабженное колесиками кресло — обтянутое плюшем массивное и тяжелое сооружение — по центральному проходу и намеренно развернул его спинкой к зловещей фигуре доктора Бурдета. По какой-то необъяснимой причине доктор Бурдет нравился ему куда меньше остальной компании. Занимаясь установкой кресла, Хьюсон чувствовал себя почти беспечно, но когда шаги охранника стихли где-то наверху и все помещение окутала глубокая и непроницаемая тишина, он понял, что его ждет еще более тревожная ночь, чем это представлялось ему раньше.

Тусклый и неподвижный свет падал на ряды застывших фигур, выглядевших до такой степени живыми, что полное отсутствие звуков казалось противоестественным и почти невыносимым. Даже когда толпа погружается в самое глубокое молчание, всегда можно уловить в ней шум дыхания, шелест одежд и сотню других мельчайших звуковых признаков присутствия живых людей. Здесь же воздух был подобен воде у самого дна стоячего пруда. Ни малейшего колебания, способного всколыхнуть бессильно обвисшие занавеси или прошуршать полами одеяний заполнивших комнату фигур, ни намека на движение, вызывающее едва уловимое перемещение теней. Хьюсон мог оживить лишь собственную тень, послушно следовавшую за движениями его руки или ноги. Все вокруг было мертво для зрения и слуха. «Так, должно быть, человек чувствует себя на дне моря», — подумал он и решил обязательно вставить в завтрашний репортаж эту удачную фразу.