Татьяна Устименко - Хроники Рыжей (Трилогия)

Под моей пяткой угрожающе хрупнул первый прибрежный ледок. Я замерла на краю берега. Отступать дальше стало уже некуда…

Генрих де Грей отложил мастерок, потер ноющую поясницу и медленно выпрямил натруженную спину. Его мятая, испачканная строительным раствором рубашка сейчас мало походила на парадное облачение, достойное высокого титула последнего Повелителя. К тому же, из рода, ведущего начало от самого легендарного короля сильфов. Но барон неприкрыто радовался своему непрезентабельному, затрапезному внешнему виду. Узкая замшевая полоска пересекала загорелый от работы на свежем воздухе лоб, не позволяя отросшим волосам лезть в покрасневшие от недосыпания глаза. Генрих работал не покладая рук. Трудился наравне со всеми, с радостным волнением отмечая, как с каждым днем все выше поднимаются белокаменные стены вновь отстроенной столицы – чудесного города Силь. Рассказывают, что согласно древней легенде, когда–то очень давно существовал только один великий, единый город сильфов и белых эльфов – сказочный Эль–силь, с замками – увенчанными золотыми куполами, с мостовыми – выложенными серебряными плитами. И не нашлось бы в целом мире града краше Эль–силя. Но на противоположной горе стояла грозная крепость, принадлежавшая клану синих – цитадель Ширул–эль–шэн. С тех пор минула не одна сотня лет. Синие эльфы ушли на Поющий остров, где почти восстановили свое былое величие. Сильфы зажили отдельным городом – Силем. А остатки белых стали вольными стрелками и охотниками, по преданию, оберегающими подступы к галерее Трех порталов, подобно скрепляющему стержню, пронизывающей скрытую глубь земли. Впрочем, многие из рассеянных по чужим землям белых эльфов, теперь собрались на освобожденных сильфских территориях, помогая отстраивать возрожденный Силь, предназначенный стать их новым домом.

После продолжительной войны с полчищами Ринецеи, от некогда величавого города остались одни руины. Барон удрученно бродил среди закопченных, осыпающихся каменной крошкой остовов крепостных стен, запинался о вывороченные, вздыбившиеся после магических ударов валуны, некогда образовывавшие парапеты тонкоструйных фонтанов. Память короля Грея, дарованная Повелителю, услужливо рисовала пышные картины славного прошлого. Вот здесь, именно на этом месте, когда–то простиралась многолюдная торговая площадь, а вон там – красовалась облицованная розовым мрамором беседка. А еще выше, на холме, господствующим над ровными, как по линейке выстроенными кварталами, находился дворец правящего королевского рода. Генрих тяжело вздыхал, судорожно сглатывая подступавшие к горлу слезы. Повелители не плачут. Повелители строят и восстанавливают, пекутся о благе своих верных подданных и совершают подвиги, постойные пера самого известного летописца. А еще – о Повелителях слагают прекрасные баллады, наподобие тех, которые иногда исполняет Сумасшедшая принцесса – невозможная Ульрика де Мор…

Да, она была невозможно упряма, невозможно храбра, невозможно горда, но и позабыть ее, тоже оказалось невозможно! Впрочем, почему же была? Принцесса есть и сейчас, но Генриху она так и не принадлежит… Барон, уже не в первый раз, неловко пробовал подобрать слова, точно передававшие бы его мучительную тоску по ныне далекой Ульрике. Отчаянное уныние – терзавшее израненное, очерствевшее от несправедливого отказа сердце. Но красивые слова не собирались слушаться того, кто привык управляться с рапирой – а отнюдь не со стихами, и оказался так наивно не сведущ в делах сердечных. А страдающей душе срочно требовалось отвлечься хоть на что–то малозначительное, лишь бы только не думать поминутно об ее зеленых смеющихся глазах и малиново–сладких губах, чаще всего – сложенных в ироничную усмешку. Увидит ли он ее еще когда–нибудь? Или же ему суждено уже никогда ее не встретить?

Как заставить себя ровно плыть по течению,

Как свести две дороги – к пересечению?

На ошибках друг друга жестоко учиться,

Выжигая любовь – нелюбовью лечиться.

Только жертве подобной, цена – лишь полушка,

Если ночью от слез намокает подушка,

Исчерпались до дна и поэма и проза,

Кто кого пережмет – слишком жесткая поза.

Упустили свой шанс, нужных слов не сказали,

Нелюбовью себя за любовь наказали…

Как удар по лицу – мы поставили точку,

Только сладко ль теперь выживать в одиночку?

Каждый глупо решил показать свою твердость,

Ты, не дрогнув, любовь променяла на гордость,

Я с насмешкой сказал: « На потеху народу

Я отрину любовь. Выбираю свободу…»

Мы теперь далеки, наши чувства не с нами,

Не умея прощать, мы играем словами,

Только чаши весов, замерев навсегда —

Уравняли «когда–нибудь» и «никогда».

Я спросил: «Нам когда–нибудь встретиться можно?»

Ты ответила: «Нет. Никогда. Невозможно»

Мы пытались забыть, мы не думать хотели,

Но любовь истребить до конца – не посмели

Мы с тобою, в объятьях любовной тоски

Навсегда далеки, но навеки – близки,

Вроде слиты в одно и, однако, не схожи —

«Никогда» и «Когда–нибудь»– слишком похожи…

Ни о чем другом Генрих теперь и думать не мог. Рожденная в сердце песня, легкокрылой птицей рвалась в поднебесье, лишая барона воли и желания к дальнейшему существованию. И только тяжелая, монотонная физическая работа немного уменьшала давящий на душу груз, переводя его в спасительную, отупляющую усталость до предела измотанных мышц. Труд стал для него лучшим лекарством, а скорее – сильнейшим одурманивающим наркотиком, успешно заглушающим болезненные воспоминания и подавляющим несбыточные мечты. Поэтому и трудился Повелитель наравне со всеми от самого восхода солнца и до его заката. А потом бездумно, как подкошенный валился в свою одинокую, никем не обогретую постель, и засыпал глубоким сном без сновидений.

Но сердечная рана их Повелителя, определенно, пошла на пользу всему остальному народу сильфов. Город Силь рос и хорошел буквально на глазах. С каждым днем все выше и выше вздымались его ровные стены, весело зеленели молодые кленовые аллеи вокруг заново восстановленного дворца, а золотые пучеглазые рыбки с вуалевыми хвостиками вновь беззаботно резвились в прозрачной воде фонтанов, доверчиво всплывая на поверхность и выпрашивая хлебные крошки. Генрих не жалел золота, щедро оплачивая услуги лучших эльфийских архитекторов и магов, украшавших молодой город и создававших могучую магическую защиту, призванную усилить толщу каменных башен. И только один Марвин, с которым Генрих уже успел крепко сдружиться, отдавал свой талант совершенно бесплатно. Хотя барон не без основания подозревал, что главной причиной неожиданного трудолюбия молодого некроманта стала вовсе не внезапно возникшая симпатия к народу сильфов, а страх, испытываемый им перед грозной тещей – королевой Смертью. Да и неиссякаемая и не к месту проявляемая ревность вспыльчивой супруги Лепры, быстро и весьма изрядно утомила красавца–мага. Сестрица Оспы и Чумы отличалась поистине необузданным характером, а строительство Силя стало удобным поводом для временной разлуки с несдержанной на язык и пощечины возлюбленной. «Я должен помочь Генриху, – мягко убеждал жену Марвин. – А ты немного отдохнешь от меня, займешься новыми нарядами, пообщаешься с сестрами!» Лепра милостиво позволила уговорить себя. Впрочем, любое выдуманное оправдание всегда смотрится гораздо убедительнее, чем – оправдание правдивое.