Игорь Соколов - Любовь в эпоху инопланетян

Цикенбаум стремился к совершенству с помощью юных студенток, которые настолько безудержно, страстно и смело отдавались ему на берегу Оки в лесу, что он…

Хорошо, что я умею вовремя останавливать свои мысли и медитировать в ночном небе, т. е. объяснять звездам несовершенство нашего разума, а с ним и нашего жизненного устройства…

Звезды учили меня говорить шепотом, чтобы потом сразу выдать мне все свои тайны… Всё сразу, все надежды и все нескромные мысли, которыми я смогу еще воспользоватьсмя в своей будущей жизни…

А мое чувство, как очень дорогое вино, хорошо пилось по глоточкам, превращая всю мою ЛЮБОВЬ в абстрактное проникновение в Вечность…

Цикенбаум это состояние называет трансмиссией духовного оргазма, но кажется, что он просто издевается, и потом ему проще пить водку, усиливая чувство постоянно возникающего на фоне голых студенток не оргазма, а бреда ревности к собственному «Я»…

И еще Цикенбаум научился из одного своего тела создавать множество одинаково чувственных тел… Одно свое тело профессор, не удержавшись, подарил рыжей красавице Мухотренькина, другое смеющейся студентке, слегка пошевелив её извилины цитатами из Гомера, третье тело он пытался отдать моей Цыпе, но Цыпа слегка потрепав его тело отбросила от себя как ненужную вещь…

А Мухотренькин, ещё больше раззадорив своих рыжих раскрасавиц и махнув мне рукой, исчез за дверью…

Я же, вконец осмелев, и слегка откинув мечты, забрался с женой и Цыпой на небо…

На небе они обе, уютно свернувшись в калачик, тёплыми и нежными телами согревали мое сердце, уже заждавшееся от них ласки и нежности…

Аромат волшебного желания вмиг распространился по небу, сладостно проникнув мне под сердце и выйдя через голову к звездам, дотронулся до Бога… И сразу же все в страхе замолчали…

А Бог не в силах больше сдерживаться, заплакал, жалея наш мир и всех нас, кого он создал…

И было светло и хорошо, хотя бы оттого, что мы здесь жили и любили друг друга, прощая за все перед последним расставанием навеки…

И люди в небо уходили точно реки…

В последний миг Цыпа решительно потянулось навстречу мне и внезапно родившемуся в ее лоне соблазну, и в последний миг слегка помолчав и застыв, словно продлевая ощущение Вечности, яобнял жену и прижал к себе Цыпу и заплакал…

И теперь плакали все, и это были слезы очищения…

Плакал Мухотренькин с девами и Цикенбаум на берегу Оки с печальными студентками…

Ибо все ощущали Вечность и печаль исходящую от нее, и поэтому прощали друг друга и плакали от ощущения невозможности преодолеть последний земной барьер для встречи с Неизвестностью… Аминь!…

Мухотренькин бродил за мной по берегу Оки тенью… Хуже всего, что за ним тянулась бесконечная толпа сладострастных дев…

– Ну, давай, поскачем по буграм и порезвимся?! – шептал он…

– А знаешь, как они прекрасно ласкают в траве?!

– Кто, насекомые, что ли?! – вздохнул я…

– Да, нет же, девы! – засмеялся Мухотренькин…

– А если я не хочу или боюсь?!

– Глупый, знаешь, как хорошо будет! – и он опять засмеялся…

И я нерешительно кивнул головой… И мы тут же поскакали по буграм…

А страстные девы как охотницы со звонкими криками окружали нас и падали с нами в траву… И мы необычайно красиво таяли в их нежных глубинах…

А над нами простиралось звездное небо, а внизу простиралась широкая Ока…

И ничего совершенно не было, кроме Любви и Природы…

– А знаешь, как хорошо, будет, когда они нарожают нам детей?! – опять страстно зашептал Мухотренькин и засмеялся…

И его смех как эхо заскакал по волнам, отсвечивающих звездным и лунным сиянием… И запах чабреца, душицы и многотравья окутывал нас великолепным ощущением счастья…

И я ничему этому не верил, но все равно было хорошо, тихо и спокойно…

Лишь только девы иногда всхлипывали от счастья, прижимаясь к нам своими растрескавшимися от поцелуев губами, и гулкий стук их юного сердца невероятно возвышенной симфонией устремлялся в небеса…

Вот так я впервые за все время ощутил одно маленькое чудо…

Чудо прекрасной безвозмездной и чистой Любви, которое неизвестно откуда нахлынуло на меня с Мухотренькиным и вместе с его волшебными девами и унесло в ночную небесную заводь над Окой…

Широкой русской и могучей рекой… Аминь!…

Иногда бывают странные видения, при которых ты полностью исчезаешь, и растворяешься в печальной атмосфере ночного неба, где одна лишь луна кажется тебе одухотворенным существом…

В это время ты уже не идешь, а плывешь по крышам небоскребов, едва ощущая свое невидимое тело, чуть касающееся края плоских или покатых крыш, или изогнутых стекол, вывернутых наизнанку окон, как и неба отражающегося в нем, из-за того, что там темно и никого нет…

Как и тебя… Ты летишь по краю крыш, как вечного смысла, которого нет нигде, но который ты ищешь…

Еще одно движение и ты уже птица, но такая же невидимая, как и вся твоя путешествующая по ночам жизнь…

Ибо ты есть и тебя нет также одинаково, как если бы ты видел себя сразу со всех сторон, что мешало бы тебе ощущать себя трехмерным, как и твоя несчастная планета…

Иногда мне кажется, что люди живут без всякой на то причины, как, впрочем, и при полном отсутствии какого-либо смысла…

Они пропитаны насквозь суетой, а их запылившиеся жилища уже заранее вещают об их отсутствии в этом мире…

Вот почему я устал быть собой и почему мне ничего не надо кроме того, чтобы быть хоть иногда невидимым и медленно плывущем в невесомости ночного воздуха и абсолютной тишины…

Вот так я и отдался власти невидимого, но страстно двигающегося тела…

Мы плыли с ней по краю одной крыши, не видя и не слыша ничего, кроме этой сладкой тишины, которая раскрывала нам вечную свободу…

Мы могли разбиться и упасть, но мы встретились и наше прикосновение разбудило нас… Оно было единым как и наше дыхание, и там на крыше одного из небоскребов мы и проникли друг в друга два несчастных лунатика, мы добились чувства любви по причине одинаковой болезни…

Болезни отсутствия в этом мире которая обернулась для нас присутствием друг в друге… Я обнаружил, что ее лоно похоже на машину, целиком всасывающее меня и превращающего в волшебного червя, тянущегося своей мордой в абсолютную неизвестность…

Я любил ее тепло и нежно, страшно удивляясь тому, что могу любить совершенно неизвестную мне женщину и так быстро мгновенно и безнаказанно проникать в нее всей своей безумной страстью, которая родилась тут же от одного прикосновения…

Мы два влюбленных лунатика совокуплялись на крыше и пели «Аве Марию», повторяя одно только имя небесной и святой для нас матери, которую мы не знали, но чувствовали, что она есть, и что именно она связала нас этой светлой ночью…