Юрий Гаврюченков - Черный пролетарий

— Что вы! — воскликнул импульсивный грек. — Басурмане никогда так не сделают! Они цивилизованные люди.

— А кого я в семнадцатом году из-под Мурома выбил? — с прохладцей осведомился Щавель. — Цивилизованные люди до сих пор помнят муромские клещи и действуют теперь тихой сапой.

— Это когда было, — судя по беспечному голосу, отец Мавродий проживал в то время на средиземноморском побережье. — Жуткая эпоха, дикие нравы. Сейчас всё сильно изменилось, и в Орде тоже. Там часто меняется всенародно избираемое правительство со своими политическими программами, направленными на укрепление дружбы народов. Теперь у Великой Руси нет врагов.

— А кто есть?

— Стратегические партнёры, — грек даже удивился, что должен пояснять заслуженному человеку столь очевидную вещь.

Щавель вздохнул.

— Добрососедские отношения неизбежно приводят к большой войне. Лет за двадцать народятся и подрастут новые солдаты, и тогда как соседи соседей резать будем друг друга с особой жестокостью. Мы регулярно громим Москву, чтобы держать в подчинении Поганую Русь. Басурмане проводят профилактику на Проклятой Руси, оберегая себя от местного населения.

— Народец стрёмных земель сам себя прореживает с неистовым энтузиазмом, — заметил грек.

— И тем помогает наместнику светлейшего князя Лучезавра собирать дань, — констатировал Щавель. — А вот Орду мы не били семнадцать лет. Она набрала силы и теперь тянет на Русь свои железные тентакли.

— Всюду вы видите врагов… — запальчиво возразил священник и смолк, потому что из подворотни появились неясные тени.

«Этот город не любит меня, — взгрустнулось старому лучнику. — Всегда не любил. Я здесь чужой, солдат среди купцов, вот и подаёт Муром знаки отрицания».

— А как у вас с видением врагов в данную минуту? — вопрос Щавеля прозвучал издевательски неуместно, потому что их окружали.

— Вы живёте в лесу, поэтому всегда настороже, — заметил священник.

«Какой-то ты чересчур наблюдательный», — подумал Щавель.

Пустынную, без фонарей улицу освещали только окна. Несложно было рассмотреть мелкие юркие фигурки пятерых встречающих. Суетливые движения, шакальи повадки. «Молодёжь вышла на промысел», — Щавель расстегнул пуговицы на животе. Двое забежали сзади, до поры до времени опасливо держась поодаль. Оттянул полу сюртука, облегчая доступ, но не открывая рукояти ножа.

В подвалившей троице выделялся средний, чуть покрепче и постарше остальных. Его наивное, почти нетронутое жизнью личико с тонкими бровями широкой дугой, выглядело до отвращения моложаво, как у жертвы генетической болезни.

«Манагер, — удручённо подумал Щавель. — Московский, трёхсотлетний».

— Доброго тебе здоровьичка, — сходу сглазил он ворога, чтобы отчерпнуть жизненной силы.

— Сенкью вэри мач, ю а вэлкам (Премного благодарен, добро пожаловать), — на манагерском собачьем наречии пригласил проклятием супостат выйти на битву.

— Доброго времени суток, — обречённо констатировал мигом всё понявший грек.

Манагер позитивно улыбнулся.

— Выворачивай карманы, поп. Бог велел делиться.

— А я атеист!

Не успел манагер опомниться, как настоятель подпрыгнул резвым кузнечиком и с разворота впаял ступнёй в подбородок. Голова манагера откинулась назад, он отлетел, проехался спиной по мостовой и замер. Не ждал он такого от попа-атеиста!

Отец Мавродий не успел приземлиться, как снова оторвался от земли и пробил сбоку носком ботинка шарахнувшемуся было противнику в голову. Достал. Парень потерялся и следующий удар, пяткой с разворота по шее, лишил его сознания.

Последний из троицы кинулся наутёк.

Шакалята сзади бросились на Щавеля. Он обернулся и быстро ударил ножом. Сначала одного, потом другого. Подростки не предполагали, что в руке прохожего внезапно появится финка. Это оказалось подло и обидно. А ещё страшно, когда они почувствовали жгучую резь и увидели кровь на ладонях. Свою кровь. Мораль была провалена, боевой дух тут же улетучился.

Согнувшись, они отступили. Один сразу свалился на бок и засучил копытцами, другой, скособочившись, двинулся к подворотне на подгибающихся ногах, но не дошёл, упал. Щавель наблюдал за ними, не двигаясь с места. Медленно провёл по языку левой стороной клинка. Мальчонка корчился на боку, зажимая пальцами рану. Старый лучник закрыл рот, размазал языком кровь по верхнему нёбу, вдохнул её пряный запах, прислушался к металлическому оттенку на вкусовых сосочках, напоминающему о дверных медных ручках. Раненый подросток скулил, конвульсивно подтягивая к животу ноги, вверх-вниз, вверх-вниз. Слизал кровь с правой стороны. Раненый мальчишка заплакал. Только сейчас Щавель оценил, какие они мелкие. Лет тринадцать-четырнадцать.

Продолжая обонять аромат живой силы, Щавель сунул чистый нож в ножны, обернулся к внимательно наблюдающему за ним отцу Мавродию. Священник рассматривал его, удерживая на периферии зрения своих поверженных противников.

— Что теперь делать будем? — в отличие от владений светлейшего князя, волей которого он мог награждать и карать, Щавель на Великой Руси хозяином положения себя не чувствовал.

— Сдаваться полиции мы сейчас не можем, — рассудительно ответил священник. — Дело нам поручено важное, а время дорого. Рекомендую не дожидаться городовых.

— У нас свидетель убежал, — сказал Щавель.

— Он в полицию не пойдёт. Это москвичи, им здесь не рады.

— Нас из окон видели.

— Не видели. Здесь темно, а мы не шумели. Пошли отсюда, пока не дёрнулись.

Доверившись воле осмотрительного и ушлого грека, Щавель двинулся за ним в глубины проходных дворов, по пути задержавшись над недвижным телом манагера и окончательно обезопасив его. Нож пришлось вытирать о зловонный пиджак москвича, разменяв ядовитый ихор на парфюмерию. Сунув запоганенный клинок в ножны, Щавель устремился вдогон чёрной рясе, изредка отливающей мокрым шёлковым блеском, когда на неё падал отблеск из окон нижних этажей.

Огибая мусорные ящики, поленницы дров и мочевые лужи, священник шустро перебирал ботинками, шелестя рясой и почти не топая. Когда Щавель поравнялся с ним, отец Мавродий произнёс:

— До утра пересидим на конспиративной квартире. Сейчас патруль нагрянет, он всё равно будет делать обход, и трупы обнаружит. Не надо нам на улицах светиться.

Он разговаривал на ходу столь ровно, будто в кресле сидел. Дыхалка у отца Мавродия оказалась отменная.

Шли долго, не выбираясь из дворов, которые всё тянулись и тянулись в нескончаемом квартале. Наляпанные по единому проекту четырёхэтажные доходные дома, бревенчатые, обитые деревянной дранью и штукатуренные, давали приют всем, у кого за душой найдётся рупь с полтиной за месячный постой в однушке. Распугав на помойке крыс, похожих на крупных кроликов, отец Мавродий скользнул к неприметной дверце в стене, не облагороженной ни крыльцом, ни козырьком, выудил из кошеля пару ключей на верёвочке, резво провернул добротно смазанный замок.