Мариэтта Шагинян - ДОРОГА В БАГДАД

Гость поднял голову и посмотрел на него пристально.

— …во, что бы то ни стало сорвать маску с Кавендиша, а для этого отыскать его, живого или мертвого, набальзамированного или набитого собственным навозом!

Каждую субботу в читальне маленького клуба железнодорожников, находящегося возле трясин Гаммельштадта, происходил религиозный диспут под председательством пастора Питера Вурфа. Сюда приходили католики и протестанты, верующие и неверующие, ищущие и нашедшие, которым так и не терпится сбыть всем окружающим то, что они нашли.

Именно к последнему типу принадлежит, по видимому, мрачный мужчина с многозначительно поджатыми губами, пришедший раньше всех: и усевшийся возле читального стола. Посидев смирнехонько минуты две, он завозился на стуле, поднял пятерню к уху, потом к шее, потом к затылку, и по этому чесальному маршруту мы тотчас же узнали в нем сторожа Крана. Не успел он дойти до — подмышек, как дверь растворилась, и вошел второй посетитель в широкой черной шляпе, нахлобученной до самого носа. Он сел к столу, взял газету, уткнулся в неё а и вдруг разразился таким скрипучим хохотом, что сторож Крац вздрогнул и перестал чесаться.

— Хи-хи-хи, сударь! — заскрипел он, ударяя кулаком но газете и подсовывая, смятое место под нос соседу. — Прочитайте-ка эту враку!

Сторож Крац, то поднимая, то опуская брови в такт каждому слогу, протея:

«Порт Ковейт. Сюда съезжаются многочисленные мусульмане в ожидании перевезения останков покойного майора Кавендиша для празднования недели «Кавендиш», установленной в честь покойника. По прошествии трех дней, во время которых изуверства дойдут, по опасениям английской полиции» до границ, во много превосходящих празднество Мохаррам, процессия пойдет с останками майора к Элле-Кум-Джере, чтобы похоронить их в специально устроенном мраморном склепе. Для географических судеб мусульманства крайне важно образование этого нового святого места центра будущих мусульманских средоточий вместо Иерусалима, Мекки, Медины в английской зоне влияния, поблизости Индии.

— Ну, и что ж с того? — равнодушно спросил Крац.

Человек в черной шляпе потер руки, хихикнул и снова схватился, за газету.

— Я не говорю, сударь, что тут что то есть! Я ничего не говорю! С какой стати мне говорить! Молчанье, сударь, гробовое молчанье, особенно для моей профессии могильщика!

С этими словами он закатился неистовым хохотом. Между тем дверь начала поминутно хлопать. Один за другим входили посетители диспута и рассаживались вокруг стола. К небольшой кафедре проследовал пастор Питер Вурф, как всегда повязанный гарусным шарфом.

Внимание сторожа Краца тотчас же обратилось на пастора, и странный могильщик был им на время забыт.

— Братья, — произнес пастор носовым голосом, — будем продолжать наше собеседование о чудесах господних. Что есть чудо для человеческого ума? Это есть слабость характера, друга мои, недостойная лютеранина!

— Неужели, герр пастор? — прошептала старая прихожанка.

— Именно! — твердо отрезал пастор. — Когда к хорошему лавочнику приходит добрый, хороший покупатель, уважаемый во всем городе, что он ему говорит? Он говорит: положи в корзину, добрый друг, то и то — окорок ветчины, кило меду и кило сыра и еще разного товару — и отправь это в дом мой. И что отвечает хороший хозяин уважаемому покупателю? Разве он скажет ему: оставь в залог часы твои или выложи деньги наличными, прежде чем начну упаковывать? Нет, но он скажет: иди к себе, друг мой еще не зайдёт солнце, как сделаю по слову твоему. И верит хороший лавочник покупателю, и верит покупатель лавочнику, и недоверия нет между ними. И вот, братья, не таким ли должно быь отношение лютеранина к богу?. Верю ему без чудес его, и не надо мне в залог пи часов, ни запонок, и не надо чудес ни с неба, ни с подземли, ни в воде, ни в воздухе для веры истинной и неколебимой!

В зале раздались тихие всхлипывания. Пастор Питер Вурф сорвал с шеи гарусный шарф и приложил, его к очкам. Как вдруг в этой атмосфере, полной уважения и доверия, раздался голос, зазвучавший грубо и резко, как какое-нибудь известие о гарантийном договоре со столбца иностранной газеты… Голос принадлежал сторожу Крацу.

— Желаю возразить! — рявкнул сторож Крац.

Сотни умиленных глаз взглянули на него с явным попреком.

— Желаю возразить! — повторил сторож. — Как я есть тот самый человек, который своими глазами видел небесное чудо, вовсе даже против своей — совести не католиком! Прошу слова!

— Говори, чадо, — терпеливо ответил пастор Вурф, сокрушенно наблюдая, как все его прихожанки впились глазами в недостойного сторожа и так и задрожали от любопытства.

— Чудо это есть святая истина происшествия, в чем приношу клятву расписанием поездов по всей линии и в жизни и целостью своей головы, чтоб ей оторваться на виселице, коли я вру! — торжественно начал Крац, обводя всех сверкающими глазами. — Спросите у начальства, ноли я беру в рот хмельного или чего прочего, отшибающего память! А только в тот день была темная ночь, и я пошел по службе, стоя у своей будки, и молчал, как всегда, говоря, что молчание золото, а слово серебро. Стою это я у будки и вдруг, не будучи католиком, помолился господу-богу о чуде.

— Вот оно, неверие века сего! — грустно воскликнул Питер Вурф.

— Дай, говорю я, господи, мне хорошую собаку — пса для сторожевой службы разведки! И тут в эту самую минуту с неба гав-гав, и прямо мне на руки огро-омная собачища — пес с мордой, хвостом и лапами, и язык мне прямо под щеку, а вокруг в тот день, заметьте себе, была полная ночь, и с неба ничего не капало! Прошу объяснить господина пастора, с какой стати приключается этакое чудо с лютеранином, который не есть католик?

Вокруг раздались изумленные возгласы. Прихожанки обступили сторожа тесным кольцом. Каждая из них спешила задать ему богословский вопрос насчет того, была ли собака с плотью или только видение, и не был ли на ней ошейник с номером, или она была беспризорная, и особенно почему сторож Крац попросил собаку, а не выигрышного билета с хорошим номером, или сумки с золотом, или, по крайности, новой пары?

А самая верующая из прихожанок раздирающим душу голосом требовала, чтоб он немедленно помолился о новом чуде для всего собранья, и хотела, чтоб публика расступилась. Напрасно пастор Питер Вурф клеймил все такие выпады корыстными и богомерзкими, напрасно сторож Крац запустил пятерню в шевелюру, публика бесновалась и требовала немедленного чуда для проверки. Неизвестно, что произошло бы дальше, если б человек в черной шляпе не залился снова своим скрипучим хохотом и не — сунул пастору Питеру Вурфу ту самую газету, с тою самою отметиной, которую уже совал без особенного успеха сторожу Крацу.