Петер Европиан - Y2K

Я проснулась и очень обрадовалась. Обрадовалась, потому что моя кровать стояла посреди коридора. Значит сейчас 31-е декабря и завтра будет Новый Год.

В коридор выплыла мама, сонно кутаясь в теплый халат. Увидев меня, она удивилась и спросила:

— А чего ты тут спишь?

— Это папа храпел. Сегодня 31-е.

Когда наступает 31-е декабря, папа всегда волшебно храпит. И от этого его волшебного храпа раскрываются двери, моя кровать вылетает в коридор и происходят многие другие невероятные вещи. Только почему-то ни мамину дверь, ни мамину кровать папин храп не берет. Мама даже не очень верит в его сверхъестественные возможности. Когда я о них заговариваю, она всегда «сомнительно хмыкает».

Сейчас она тоже «сомнительно хмыкнула», протиснулась мимо меня и направилась дальше.

Проводив ее глазами, я села, натянув одеяло до подбородка и обхватив руками колени, и на некоторое время замерла в такой позе. Это специальная утренняя поза, которую следует принимать, если весь день свободен и не нужно никуда идти, как сейчас. Наша квартира уже начала изменяться в преддверии праздника. В коридоре появилась тумбочка для гостей. Еще один признак того, что Новый Год действительно близко. Hа самом деле из всех предновогодних чудес гостевая тумбочка — единственная по-настоящему важная вещь.

Первый гость заявился сразу после завтрака. Как и положено, он был мокрый и продрогший. И очень молоденький. Он сказал, что шел на праздник в какую-то общину, но сбился с дороги и провалился под лед.

Я покосилась на тумбочку, но та хранила задумчивое молчание. А сама я тоже еще ничего не решила.

Провожая его в ванную комнату, я спросила, как его звать. Он сказал с едва заметной запинкой:

— Шеша.

И скрылся в ванной. А я стояла с открытым ртом. Шеша с незапамятных времен сидел в нашем подвале.

Пока Шеша (или кем он там был) отогревался в душе, я рылась в шкафу, подыскивая ему одежду. Мама и папа уже заглядывали ко мне, млея от любопытства.

— Пока не знаю, — сказала я им, — уж больно он славный.

— Ага… значит его можно кормить… — задумчиво протянула мама. Похоже, она была довольна.

— Кстати, он сказал, что его зовут Шеша.

— Как это?!

Я только пожала плечами.

Стоя под дверью, я подробно проинструктировала его, на какую именно трубу вешать одежду, по крайней мере ту, что должна быстро высохнуть. Он долго рассыпался в благодарностях, объясняя, какие мы добрые.

Потом щелкнула задвижка, дверь отворилась и показался Шеша, закутанный в купальную простыню по самые уши. В таком виде он походил на сугроб. В комнате я выдала ему ворох одежды и тапочки и оставила одного. Одежда была папина и не особенно ему подходила, но он ничего не сказал, скромно подвернув ее, где было можно. Выйдя в коридор во всем великолепии папиных габаритов, он пробормотал что-то смущенное и покосился на свое отражение в зеркале.

Я ехидно сказала, что, поскольку он — Шеша, ему должно быть все равно.

— Так я какой Шеша, — ответил он, — я просто так называюсь. В честь… ну…

— Знаю-знаю. Есть такой змей. Странные у тебя, однако, родители.

— Это не родители. Это потом. Нас всех… так зовут.

Как выяснилось, при вступлении в их организацию (какую именно он не сказал) все неофиты отбрасывали свои мирские имена и назывались догадываетесь, каким именем они все назывались? Одинаковые имена должны были сплотить их в одну духовную общность. «Hу и имечко выбрала ваша организация» — чуть было не ляпнула я. Hо сдержалась.

Потом мы пытались его накормить, а он отбивался. Из того, что мы могли предложить, есть ему нельзя было практически ничего. Мясо нельзя, рыбу нельзя, торт тоже нельзя, в нем яичный порошок. И вообще ничего нельзя, даже каши, потому что в наших кастрюлях готовилось мясо и они стали… короче, нельзя.

К нам очень давно не приходили такие религиозные мальчики. Понятно, отчего Шеша показался мне таким славным. Они все такие — чистенькие, опрятные, вежливые. Если бы еще убрать куда-нибудь их убеждения… Только вопрос, останутся ли они после этого такими же славными? Мама считает, что нет.

В конце концов мы накормили его бутербродами с сыром. Для этого пришлось доставать пластмассовый ножик, которым обычно разрезают страницы он не соглашался на кухонные ножи и говорил, что совсем не голодный.

После еды я уговорила его подсушить волосы феном, чтобы устроить маленькую экскурсию по дому и окрестностям. Дом уже полностью принял свой новогодний вид, так что ходить по нему было очень интересно.

Hо самое интересное — это подвал. Перед Новым Годом он превращается в настоящий лабиринт ходов и комнат с арочными сводами. Конечно от ТОЙ двери я старалась держаться подальше.

Потом мы гуляли по парку. Парк тоже появляется перед Новым Годом, но в остальном он совершенно обычный, если не учитывать пруд. И по ходу прогулки я вводила Шешу в курс дела — про то, что скорее всего ему предстоит навсегда остаться в нашем подвале. Я не боялась. В крайнем случае гостевая тумбочка с прудом всегда были на моей стороне.

Шеша счел все шуткой, но потом мы вернулись домой и я показала ему тумбочку. Увидев ее, он сразу поверил (в этот момент все всегда начинают все понимать) и спросил:

— Hо… почему я? Только из-за того, что я заблудился, провалился под лед в пруду около вашего дома и попросился к вам обсушиться?

Я принялась было объяснять, что все не так просто, что если перед нашим домом появились парк с прудом, значит они ждали какую-то жертву, а ни наш парк, ни наш пруд еще ни разу не ошибались в этих вопросах. Меня прервал звонок в дверь.

Hа пороге стоял горбатый карлик с саблей на поясе и держал на поводу белого пони. С них обоих текло.

Втиснувшись в прихожую вместе со своим транспортным средством, карлик принялся ожесточенно разоблачаться.

Я спросила, как его зовут.

Он поклацал зубами, произнес нечто вроде «К-к-к-к», отчаялся в собственной дикции и ткнул пальцем в белую табличку у себя на груди.

Hа табличке было написано «Y2K». И я сразу поняла, для кого появлялся пруд в этом году.

Между тем карлик грубо отпихнул меня в сторону, что-то буркнул и направился в ванную, расшвыривая по дороге одежду. Какое-то чутье подсказало ему нужную дверь. Впрочем, у них это бывает.

Вскоре карлик появился в папином купальном халате, безжалостно обрезанном в нужных местах. За пояс халата была заткнута сабля.

Он побродил по дому, повозился с телефоном, проверяя, как тот работает, набрал несколько цифр, спросил в трубку что-то насчет местных провайдеров, потом прошел на кухню и стал потрошить холодильник.

— А ты не думаешь, что с ним можно было бы покончить заранее? — осторожно спросила мама. Она боялась, что карлик съест наш праздничный ужин. Я мысленно с ней согласилась. И свистнула тумбочке. И тумбочка сдвинулась с места, галопом промчалась на кухню, схватила карлика вместе саблей и тем, что раньше было папиным купальным халатом, и впихнула все это в себя. Некоторое время внутри слышалась тихая возня. Потом звуки прекратились и тумбочка отправилась собирать остальное. В первую очередь она подобрала пони, потерянно бродившего по коридору, а потом прошлась, подбирая одежду.