Евгений Лукин - КАПУСТА БЕЗ КОЧЕРЫЖКИ

Вокруг тишина. А ведь место для засады удобное: узкий каньон с вертикальными стенами, здесь нам просто некуда деться. А засады нет. Странно. Не узнаю моего автора. Где враг? Мы с гарпийцем одолели бы его в рукопашном бою. Я бы получил три-четыре раны в самые болезненные места, и гарпиец — вон какой бык здоровый — вынес бы меня на себе к каким-нибудь людям… Но нет. Я зря обманывал себя. Неприятности, конечно, будут, только не теперь, а немного позже, где-нибудь ближе к середине рассказа…

Стоп. А почему я, собственно, решил, что это рассказ? Я чувствую, что покрываюсь не предусмотренным автором холодным потом. Что, если это повесть или, не приведи Господи, роман? Вот это страшно. Один раз я уже был героем романа и на протяжении действия двадцать пять раз был убит, но выживал всем назло, и двести пятьдесят раз убивал сам, и враги мои не выживали. Я стрелял. Взрывал. Топил. Жег. Доводил до самоубийства. Я больше не хочу, ты слышишь меня, автор?

Не слышит. Ему-то что. Он не поступится и малым. Если он мой бог, то не из всепрощающих, а из склонных к кровавой уголовщине, вроде Ваала или Вицлипуцли. А мне хочется его спросить: куда он дел свой компьютер белой сборки, аппарат, каких еще поискать? Сейчас он выдалбливает мой образ на отвратительной клавиатуре пишущей машинки «Ижица», а прежде, бывало, я торжественно и неторопливо выползал на свет из лазерного принтера, еще тепленький и сразу на чистовике. Если этот Вицлипуцли довел свою «эйтишку» до поломки, я как-нибудь переживу — но если он толкнул ее из-за безденежья?! Тогда он будет вынужден сделать меня героем еще одного романа. Я не хочу.

Так. Теперь мы оба лезем вверх по стене каньона. У автора странная любовь к сильно пересеченным рельефам. Горы, горы… Почему опять горы? Было это уже, не раз было. Нет, в предыдущих моих рождениях бывали не только горы, случались, например, и джунгли, один раз был океан, один раз — ледовая пустыня, а пустыня с песком, зноем и высохшими костями неудачников — даже дважды. Но все-таки чаще всего — горы. Уверен, что автор знает о горах понаслышке и поэтому злоупотребляет геометрической терминологией. По обе стороны каньона громоздятся утесы в виде пирамид, призм и даже параллелепипедов, а на одной весьма странного вида скале красуется авторское пояснение: «Скала в виде усеченного ромбододекаэдра». Гарпиец, с пыхтением карабкавшийся вверх, разглядев скалу и пояснение, едва не срывается вниз и бурчит проклятия. Ему тоже кажется, что скалу усекли как-то не так.

Кстати, он лезет по скале довольно резво, а я — медленно, очень медленно. Автор при каждом удобном случае старается напомнить, как я устал в борьбе с мировым Злом, и намекнуть, что то ли еще будет, поскольку борьба только начинается. А вот если я разожму пальцы — что будет?

…Потеряв равновесие, Орк из последних сил уцепился руками за выступ скалы, судорожно пытаясь нащупать опору для ног. Тщетно. Его ступни скользили по гладкой стене. Он старался не смотреть вниз, зная, что если взглянет туда, то упадет. Несколько метров, оставшиеся до верха каменной стены, казались непреодолимым препятствием.

Сейчас, сейчас… Мысль Орка лихорадочно работала. Нужно только добраться до следующей зацепки, дальше будет гораздо проще, там не зацепки, а целые ступени… Стиснув зубы, собрав в кулак всю свою волю, Орк попробовал подтянуться на руках.

Напрасная попытка. У него не осталось сил, чтобы подтянуться даже на миллиметр. Пусть сведенные судорогой пальцы пока еще держали его на уступе — он чувствовал, как с каждой секундой последние остатки сил покидают его организм…

Между прочим, гарпиец уже вылез наверх и кричит, что у него все в порядке. Чего нельзя сказать обо мне.

— Эй! — кричу я, отбросив к чертям всякое достоинство. — Вытащи! Сорвусь!

Вытаскивать меня гарпиец не торопится. Я слышу, как он ходит над обрывом взад-вперед и почему-то кряхтит, будто ворочает неподъемные камни, а затем принимается бурно ругаться, рычит, что пообломает кому-то все отростки. Гарпийцы размножаются черенкованием, это всякий знает.

Наконец склоняется ко мне:

— Прости меня… — Он почти рыдает. — Прости, я не могу помочь! Я не виноват, я ничего не могу с собой поделать!..

— Ладно! — ору в ответ. — Все в порядке!

Мысленно добавляю несколько слов в адрес автора. Мог бы и вслух, все равно последние фразы в текст не войдут, но не хочу травмировать гарпийца. Гарпиец не в курсе, а я уже понял. В любой работе рано или поздно наступает перерыв. Автор утомился создавать новый шедевр, встал с кресла, размялся, а теперь, должно быть, ушел на кухню и делает плезир — пьет чай и кофей.

Я вишу. Под ногами метров двести. Боль в сведенных судорогой пальцах невыносима, но теперь я твердо убежден в том, что мою хватку не сможет разжать никто, даже я сам. Мордатый гарпиец с непроизносимым именем мечется по обрыву, умоляет и грозит кому-то. Он может делать все, что угодно, но не может спуститься и помочь мне, а тот, кто может мне помочь, бросил меня и сбежал на кухню. Кажется, гарпиец начинает что-то подозревать. Он не дурак, даром что с Гарпии, — а я-то в свое время понял все окончательно лишь на третьем рассказе…

— Помоги! — крикнул Орк, чувствуя, что сейчас упадет…

Ну вот, наконец-то. Действие продолжается. Я вытащен за шиворот, мы карабкаемся по почти отвесной стене, но в конце подъема силы оставляют меня (наверно, автор так и написал: «Его оставили силы»), и гарпиец буквально выталкивает меня наверх, кладет на большой плоский камень и хлопочет. По-моему, он намерен сделать мне искусственное дыхание. Не поломал бы ребер.

Я слабо отбиваюсь. Гарпиец раскрывает волосатую пасть:

— Я тебе вот что скажу, — рычит он. — Ты меня спас…

— Ну уж… — Я смущен или делаю вид, что смущен, — это безразлично и на дальнейшее развитие сюжета никак не повлияет.

— Можешь на меня рассчитывать, парень. Если чего нужно… (непроизносимое имя) не подведет. Будем держаться друг друга, ладно?

Это он зря. Опыт показывает, что от меня лучше держаться подальше. Мой путь борьбы со Злом вымощен костями ближних. Гарпиец рискует, очень рискует. Но предупредить его об этом у меня нет возможности.

Вокруг снежные горы, а мы находимся на небольшом плато, и наш каньон рассекает его зигзагообразной линией. На плато негде укрыться, здесь нас прихлопнут еще вернее, чем в каньоне. Нужно выбираться отсюда, и чем скорее, тем лучше. Но куда? И успеем ли?

Конечно, не успеем. На краю плато встает и тянется хвостом пыль — на нас мчится имперская боевая машина. Мы видны как на ладони, и деваться нам некуда. Мы и не пытаемся — какой смысл? Тот же опыт учит меня, что боевая машина будет уничтожена. Кем? Вероятно, мною. Как — не знаю. Пусть об этом позаботится автор, мне все равно. Я чувствую сильнейшую апатию, ни о чем не думаю и не желаю думать. Пусть за меня думают другие.