Оберон Ману - Апокалипсис every day (СИ)

— Вот так.

Рокер — байкер почесал макушку и спросил:

— А Монах?

Девушка поморщилась, но, поймав вопросительный взгляд Фридриха, неохотно пояснила:

— Это в соседнем городе. Там мальчишки с собой кончали. Игра такая, компьютерная. Нового поколения. Надо играть сто дней, чтобы пройти все уровни. Если в конце проигрываешь, главный компьютерный злодей, Монах, назначает тебе дату смерти. Тоже дураки. Или зомби. Боюсь я этих новых компьютеров. Я сама программист. И я скажу тебе, немец, что для программирования первого «пентиума» выше крыши. Ну, более чем достаточно. Всё остальное — для игрушек. Вот они-то и есть самое зло.

Водитель Фридриха подошёл к уже оседлавшим свой мотоцикл и что-то сказал.

— Твой водитель, немец, просит, чтобы я сказала тебе, чтобы ты достал для него у ментов, ну, у дорожной полиции, разрешение, чтобы ему пить водку за рулём. Слабенький он у тебя, нервный. Гони ты его.

И мотоцикл с рёвом и скрежетом шин сорвался с места.

Фридрих оглянулся.

Пока он беседовал, в толпе произошли некоторые изменения. Судя по происходящему, некоторые из родителей, проживающих рядом с местом происшествия, решили последовать примеру своих соседей. Во дворе хрустели разбиваемые виниловые пластинки и лазерные диски, горели разорванные и целые плакаты с изображениями разных сценических кумиров. Кого-то таскали за волосы, кого-то пороли. Запомнилось совершенно безумное лицо с вытаращенными глазами, широко раскрытыми накрашенными губами и вытянутыми вперёд руками. Разинутый рот издавал совсем уже не человеческий звук, а руки дрожали в тщетной попытке схватить сжигаемое изображение кумира. По сторонам свалки стояли две пары милиционеров и со смехом смотрели на происходящее. Про мёртвых все забыли.

Тихо погрузив тела, Фридрих и водитель незаметно удалились с места описанных событий под звуки песни, вылетавшие из одного из раскрытых во множестве окон:

Strangers in the night

Exchanging glances Wond'ring in the night

What were the chances We'd be sharing love

Before the night was through…

Остальные трупы были менее эмоциональны: сварившийся заживо бомж в колодце, где прорвалась труба горячей воды. Собирали совковой лопатой по частям в пластиковый мешок, потому что мясо отстало от костей… Один наркоман с трассами от уколов во всех местах тела, отчего со стороны его голый труп казался покрытым какой-то странной татуировкой… Одна пожилая женщина в возрасте, скончавшаяся от сердечного приступа во время проведения одного из бесчисленных политических пикетов. Широко разинутый рот, упорно не закрывающиеся глаза, седые волосы, деревянная ручка от транспаранта в намертво сжатых руках. Забирали от стен мэрии в полном одиночестве. Остальных протестующих оттеснила в сторону милиция. От стоявшей метрах в ста смешанной милицейско — пикетной группы слышались возмущённые голоса… Одна жертва пьяной ссоры с осколком бутылки в черепе. И один утонувший по пьяному делу три дня назад, а всплывший только сегодня. Синий, раздувшийся. С запахом.

Шнапс уже не помогал. Пришлось купить водки.

В первый раз выпив в одиночестве пол литра водки, Фридрих забылся в дрёме прямо за столом. И очнулся только тогда, когда знакомый голос жены окликнул его: «Ганс!»

Вздрогнул, поднял голову. Его Хильда, только какая-то прозрачная, как будто сотканная в воздухе из сигаретного дыма, сидела за столом напротив него. На ней было надето её любимое платье. Не то, в котором она сгорела в машине.

— Я понимаю, что ты страдаешь, Ганс. Я понимаю, что ты хочешь забыть нас. Наши пути разошлись. Мы в мире загробном, ты здесь. Но ты выбрал не лучший способ. Постоянное присутствие смерти в твоей жизни будет только напоминать тебе о нас. Сходи в церковь, Ганс. Очисти свою душу…

Фридрих потянулся вперёд, но его дрожащие пальцы прошли сквозь призрачную плоть Хильды. Жена, до боли знакомым жестом склонив набок голову, улыбнулась ему и медленно растаяла в воздухе. А он так и остался за столом, вознеся над опрокинутой пустой бутылкой из-под русской водки свою бессильно протянутую в вечность руку.

На следующее утро, повинуясь приказу своей покойной жены, герр Фридрих отправился в церковь. Точнее — он решил посетить ту самую старинную лютеранскую кирху, на полную реставрацию которой было выделено четыре миллиона дойчемарок.

Лютеранская кирха нисколько не отличалась от своего изображения на фотографиях, вручённых тайному ревизору. Она явно не изменилась ни на йоту со времени своего последнего фотографирования. Забор из сетки-рабицы, груды кирпича с разрушенных верхних этажей, маленькие деревья, выросшие на карнизах и крыше, какие-то ржавые железные полосы, торчащие из стен, ржавый железный лист, свешивающийся с крыши и жалобно поскрипывающий под лёгким ветерком… Никаких следов реставрации. Единственное проявление жизни, не зафиксированное беспристрастной фотоплёнкой — это два лица свалочной национальности. Так называемые бомжи, вяло таскающие полупустые носилки с кирпичами.

— Одно из двух, — сказал сам себе Фридрих. — Или господин свалки превращает свалку в церковь, или церковь — в свалку. Иначе что тут делают бомжи?

Зачарованный картиной посмертного надругательства над зданием, немец ходил кругами вокруг церкви, пока его не взял за локоть какой-то мужчина.

Медленно прочитав по буквам русское имя «Гаврилин» и звание «майор» на удостоверении, предъявленном ему задержавшим его человеком, Фридрих предъявил ему свой паспорт. Майор внимательно изучил его и, перейдя на английский, пояснил:

— Приходится быть бдительным. Вон, в Америке, — бомбу взорвали. Теракт! А вы тут, я смотрю, битый час на задворках управления МВД прогуливаетесь. Подозрительно.

— Я вас понимаю, — ответил Фридрих.

Майор козырнул и откланялся.

Водитель безмолвствовал.

Фридрих поискал и нашёл на карте адрес старого кладбища военнопленных.

Водитель вздохнул, потёр подбородок и отвёз.

Как и ожидалось, реставрация кладбища шла теми же темпами, то есть — никак. Ограда полуразрушена, могилы… Main Gott!!! Что с могилами?

Нет, сами могилы не были разрушены больше, чем их разрушило время. Но вот вокруг — вокруг надгробий в изобилии валялись пустые шприцы наркоманов, использованные презервативы, раздавленные пластиковые стаканчики, а также бездна пробок от бутылок и осколки стекла. Целые бутылки, как это было принято в обновлённой России, собирали всё те же вездесущие бомжи.

Фридрих выпрямился, глаза его сверкнули, ноздри раздулись, кулаки сжались. Достаточно равнодушно относившийся к религии, он был до глубины души оскорблён этим…

Сев в кабину, быстро и ожесточённо пролистал свои записи, после чего обратился к водителю по-русски: