Владимир Кунин - Кыся-2

Все здороваются и знакомятся, а меня ну просто не покидает ощущение присутствия Дженни, и все! Но тут Фридрих показывает на меня и говорит:

-- А это мой друг -- Кыся. И пригласил я вас, чтобы мы могли сегодня отпраздновать его появление в моем доме!

Моника и Хельмут незаметно для всех (кроме меня, конечно!) переглянулись, и Гельмут, усаживая Монику на стул и садясь сам, улыбнулся (выяснилось, что этот засранец может заставить себя быть вполне обаятельным!) и сказал:

-- Я много раз бывал в "Тантрисе" и сидел за одним столом и с английскими промышленниками, и с американскими кинозвездами, и с членами французского правительства, и с австралийскими скотоводами, не говоря уже о министрах и членах нашего бундестага...

"Но никогда сам не платил по счету!" -- МЫСЛЕННО сказал мне Фридрих фон Тифенбах.

-- Однако я впервые сижу за одним столом с кошкой, ради которой мы все сюда собрались, -- весело проговорил Хельмут и слегка брезгливо переспросил: -Как вы сказали ее зовут, Фридрих?

-- ЕГО зовут Кыся, -- жестко произнес фон Тифенбах. -- Или, если вам угодно -- Мартын.

От злости фон Тифенбах неожиданно правильно произнес мое настоящее имя.

И тут происходит самое потрясающее событие этого вечера!

Не успевает Фридрих выговорить мое имя, как из большой модной сумки Моники фон Тифенбах-Хартманн раздается уже не кажущийся мне, а самый настоящий, истерически-торжествующий лай Дженни, в котором я слышу:

-- Я знала!!! Я знала, что найду тебя!.. Мартынчик, любимый!.. Да, выпустите меня, черт вас подери, из этой дурацкой сумки!..

Я уже собираюсь броситься вперед на освобождение Дженни, как Моника сама открывает свою необъятную сумку и оттуда, буквально птичкой, прямо на стол, выпархивает перемазанная пудрой и губной помадой, тушью для ресниц и каким-то розовым кремом, вся в мельчайших обрывках бумажных салфеток моя милая, умная и нежная подружка Дженни, с которой я провел в море всего лишь двое суток, а уже месяца три вспоминаю о ней с такой благодарной теплотой, какой не чувствовал, пожалуй, ни к одной Кошке.

Дженни бросается ко мне, я бросаюсь к ней, Моника с криком "Спасите собачку!" бросается к нам, пять кельнеров бросаются к Монике, весь ресторан в шоке, а какой-то мудак уже порывается звонить в полицию!

Но вновь вспыхнувшее чувство бросает нас с Дженни в объятья, и на глазах всего "Тантриса", прямо на столе, мы начинаем так неистово облизывать друг друга, что пятеро кельнеров застывают на полпути, как бетонные химеры у входа в ресторан; женщина, сидящая с мудаком, вызывающим полицию, вырывает у него из рук телефонную трубку; а Моника в растерянности шепчет:

-- Боже... Что она наделала в моей сумке!..

Гельмут пытается извиниться за тот бордель, который мы с Дженни устроили в явно неподходящем для этого месте, и все время трусливо посматривает по сторонам, пытаясь понять -- не повредит ли это ему в дальнейшем?

От нагромождения событий Фолькмар фон Дейн пребывает в несколько приторможенно-ошарашенном состоянии, а Таня и Фридрих -- нормальные, я бы даже нахально сказал, -- наши Люди, -- ржут как сумасшедшие!

-- Прости меня, папочка, -- чуть не плачет Моника. -- Она с утра была так возбуждена... Так не хотела оставаться дома...

-- Значит, она что-то предчувствовала, -- смеясь, сказал ей Фридрих фон Тифенбах.

-- Да, да!.. -- кричит мне по-нашему, по-Животному, Дженни. -- Я чувствовала!.. Я знала, что именно сегодня что-то должно было произойти!.. С того момента, как Фридрих нам позвонил и пригласил Монику с ее идиотом в "Тантрис" -- я места себе не находила!.. Мартынчик! Я так счастлива...

Фридрих фон Тифенбах бережно пересаживает меня и Дженни со стола на мой высокий стул, а кельнеры наперегонки бросаются к нашему столу -- сменить скатерть и приборы.

-- Я прошу простить нас, Фридрих, -- кисло улыбаясь, говорит Гельмут. -Честно говоря, когда я согласился взять Дженни с собой, я рассчитывал оставить ее в вашей машине под присмотром вашего шофера Франца Мозера...

-- Но, ты знаешь, папа, Дженни почему-то совершенно его не выносит!.. -удивленно сказала Моника фон Тифенбах-Хартманн.

-- Еще бы! -- по-нашему сказала мне Дженни. -- Я тебе потом кое-что порасскажу про этого гнусного типа!.. Мартынчик, счастье мое, давай смотаемся лучше под стол? А то я чувствую себя как на выставке...

-- Подожди. В этом есть элемент некоторой неловкости. В конце концов, Фридрих пригласил сюда всех ради меня... -- ответил я ей.

-- Я не знаю, как фон Дейну и его подруге, а моим -- главное, чтобы папа Фридрих оплатил это приглашение. Мой Хартманн за пфенниг удавится, -сказала Дженни.

На секунду мне показалось, что Фридрих все-все понимает, о чем мы говорим с Дженни! Он так точно ухмыльнулся вслед ее последним словам, что мне даже не по себе стало.

-- Ребята! -- сказал он нам. -- А почему бы вам не побыть вдвоем, раз уж вы так нравитесь друг другу? Спрыгивайте под стол, а я прикажу подать вам туда все, что вы пожелаете.

О, черт возьми! Неужели ему доступна и наша -- Животная Волна?! Ведь это совершенно иной способ общения! Ничего себе!.. Такого я еще не встречал ни у Котов, ни у Людей.

В довершении всего я вспомнил точную реакцию Фридриха на мои утренние греховные мысли о Баське Ковальской -- "если бы та была Кошкой...", внимательно посмотрел ему в глаза и сказал по-Шелдрейсовски:

-- По-моему, ты перешагиваешь грани возможного.

На что он мне МЫСЛЕННО четко и внятно ответил:

-- Ты мне льстишь, Кыся! Но слышать это приятно.

Скатерть была длинная, почти до полу, и как только мы с Дженни оказались под столом среди пяти пар ног, Дженни тут же тяжело и часто задышала, брякнулась на пол и предложила немедленно трахнуться!

К моему удивлению, она проявила такую, я бы сказал, агрессивную, настойчивость, что мне ничего не оставалось делать, как поставить Дженни в максимально удобное положение и незамедлительно приступить к сексуально-половым действиям.

... Потом мы из-под скатерти видели еще ноги пять или шести кельнеров, суетившихся вокруг нашего стола, слышали обрывки незначительных разговоров, и за весь вечер были потревожены всего два раза.

Первый, -- когда Фридрих нагнулся к нам и спросил, что мы будем есть, и я заказал себе любимый теперь мною "татарский бифштекс", но без приправ. И один из кельнеров еще минут десять пытался выяснить из какого мяса мне его приготовить?

А бедная Дженни получила сверху от Моники заранее принесенную горсточку какого-то сухого дерьма с витаминами, которое хоть и называлось невероятно пышно -- "Фолькорнфлокен мит Гемюзе унд Фляйш", -- в рот его взять было невозможно.

Поэтому, несмотря на строжайшие запреты есть что-либо кроме этого "Фолькорн..." и так далее, Дженни с аппетитом волкодава стрескала половину моего сырого фарша потрясающей свежести и вкусноты, сказав, что только со мной она познает счастье, как в любви, так и во всем остальном...