Аноним Эйта - Васка да Ковь (СИ)

Да и раньше было понятно. Но теперь — сказано.

— А почему он молчал-то? — Недоуменно спросила Кира у Кови театральным шепотом.

— Ну… — Протянула Ковь, — Ты расскажешь Фылю, где в полнолуние русалки танцуют?

— Я еще не совсем того, — помотала головой Кирочка, — его ж съедят, если он вдруг сунется…

— Но ты же понимаешь, что Фыль — благоразумен и, скорее всего, не сунется? — Хмыкнула Ковь, — Но тут тебя берут сомнения: «Ну а вдруг?» и ты не рассказываешь… Р-руки!

Ложка скрестил руки на груди с совершенно невинным видом.

— А-а-а. А Васка вообще не благоразумный, он бы точно сунулся! — Согласилась Ковь.

— Прости, что не сунулся. — Выдавил улыбку Васка.

«Я бы тебе не позволил», — Ложка отрицательно мотнул головой, — «Ты и так разгреб то, что должен был разгребать я. и сейчас ты тоже справляешься лучше меня», — Ложка улыбнулся уголком рта, — «Давай просто забудем».

— Угу. — Выдавил Васка.

Морские твари, разочарованно зевая, начали отползать обратно к морю. Лениво, медленно, неохотно, почти незаметно…

— Ковь! Тепло же, тепло, правда?! — Кирочка вскочила на диван между Ложкой и Ковью, обняла ее за шею.

— Ты к чему это? — Удивилась Ковь, бросила рассеянный взгляд в окно, — А, ну да. И правда. Тепло.

Кови не нравилось внутреннее убранство Школы. Оно было такое… лаконичное. Никакой красоты: каменные полы даже не прикрыты паркетом, окна маленькие, едва пропускают свет, да и рамы простые, без резьбы, хоть дерево и хорошее, и, кажется, зачарованное. Ковь ни разу не видела ни трещинки, ни вздутия на простых, казалось бы, деревяшках. Стены были выкрашены в светло-зеленый цвет, нагонявший на Ковь тоску. Потолок регулярно белили — да и только.

Когда-то давно, когда Ковь только училась на магичку (если можно было назвать учебой ее шатание по Академии и окрестным кабакам), она была уверена, что в Школе на каждом углу яркие картины и росписи, как в храмах Гарры, только еще ярче, и что можно выковырять из стен кучу самоцветов на память, и никто не заметит. Она думала, что окна большие, и по утрам многочисленные блестящие штуки — ну, там какие-нибудь вазы, статуэтки, что еще у богатеев бывает красивого — переливаются в лучах восходящего, заходящего да и вообще солнца так, что больно глазам. Она ожидала роскоши: золотого, пурпурного… может, серебряного. Но никак не тускло-зеленого и белого.

Это был первый урок, который ей преподала Школа: настоящим богачам не нужно кричать о своем богатстве. Они практичны.

Они не будут ставить вазы и вешать картины с золочеными канделябрами в месте, которое слуги регулярно отскабливают от результатов неумелого колдовства.

Ковь отлично понимала, что это разумно, но все равно, впервые переступив порог Школы, почувствовала себя разочарованной, и это разочарование первого дня никуда не делось, наоборот, все чаще возвращалось к ней. Особенно оно любило подстерегать ее вечерами в бесконечных школьных коридорах, когда за окнами было темно, и Ковь торопилась от одного светового пятна к другому на очередную пересдачу.

Кто бы мог подумать, что школьный казначей будет так скуп, что решит экономить даже на свечах!

Правда, иногда Ковь припирала себя в угол и заставляла признаться: не столько в свечах дело, сколько в пересдачах.

В Академии, чтобы прослыть хорошей ученицей, достаточно было бабахнуть погромче и не задеть случайно учителя. В Академии учили даже не плохо: там вообще не учили.

А вот в Школе за Ковь взялись хорошенько, не позволив проскочить на халяву ни одного зачета. Даже такой вроде бы бесполезный для замужней женщины предмет, как танцы, спрашивали по всей строгостью. Не только практическую, но и совершенно даже Ха даром не сдавшуюся теоретическую часть, которую Ковь ненавидела до глубины души. Кому интересно, откуда пошло то или другое ногодрыжество?

Но это, пожалуй, все равно было единственным плюсом Школы. Ковь просто вынуждали получать всестороннее образование. Здесь настолько привыкли к вывертам капризных девчонок, впервые высунувших нос из родного замка и уверенных, что вот они-то и Великими (с о-о-очень большой буквы!) магессами станут, и пару принцев инкогнито походя очаруют своей провинциальной непосредственностью, что уж с Ковью-то справлялись без труда, вежливо не замечая ее многочисленных ошибок и нисколько не выделяя из остальных учениц.

Уже второй год справлялись. Хороши!

К сожалению, второй урок, который преподала Кови Школа, тоже был не слишком приятен: если твоих ошибок не заметили старшие, то уж равные не преминут оттянуться. Твоя оплошность — их шанс почувствовать себя чуть лучше, чем они есть, да и просто вдоволь почесать языками.

Ковь была значительно старше своих одноклассниц. Не только старше: найденный Ложкой преподаватель этикета, вертлявый мужичонка с криво сросшимся носом, сразу сказал, что она все равно будет выделяться, хоть бы и через долгие годы занятий. И был прав. Несмотря на всю тщательность, с которой Ложка подбирал ей сначала легенду, а потом под легенду — платья, прическу, украшения, несмотря на ее собственные старания вести себя не просто прилично, но образцово, она все равно так и не смогла вписаться в новую компанию. Ведь воспитание — это не только внешний вид, это еще и жесты, интонации, уверенность, что тебе многое позволено просто по праву рождения… Какие-то книги, которые читали все, какие-то сказания и песни, которые рассказывали и пели няни во всех замках Йелля, но которых никогда не слышали в деревенских избах. И Ковь ориентировалась во всех этих штуках, как слепой котенок, не понимала многих шуток и подначек. Конечно, со временем она стала ошибаться реже. Но она все еще ошибалась.

И когда одноклассницы еще в начале первого года разбились по парочкам, троечкам и прочим тесным дружеским группкам, Ковь осталась в одиночестве.

Несколько прыщеватых юнцов попытались было Ковь задирать, но та, плюнув на все неписанные законы, доложила преподавателю, и с тех пор получила еще и статус ябеды. Больше никто ее не трогал.

Иногда она ощущала себя каменной статуей на площади какого-нибудь задрипанного городишки, дешевой подделкой, поставленной вместо мраморной фигуры ворюгой-градоправителем, всеми забытым полководцем, на чью голову непрерывно гадят голуби и в чьей подлинности не убедить даже самого пропащего забулдыгу.

Наверное, будь она такой, она бы радовалась, что рядом с ней назначают свиданки влюбленные и воришки из тех, что помельче. Но она была полноватой бабищей не самых юных (по сравнению-то с прелестницами, что учились с ней в одном классе — старшей из них едва сравнялось семнадцать) лет, и все, что вокруг нее собиралось — это разнообразные сплетни.