Инесса Ципоркина - Дерьмовый меч. Дилогия

Это нечестно! Не по правилам! Из любого тупика должен быть выход! И на выход мне должны указать в течение пяти минут! Я не умею ждать! Я королева! Ну, почти королева.

Хмурая, как предэкзаменационное утро, я обернулась к пустынным бабуинам, радостно ухватившим Финлепсина за руки и даже, кажется, за ноги — очевидно, чтоб не сбежал, как этот их… ежегодный пророк.

— Ну а у них, у предков твоих есть мало-мальски приличные колдуны? Шаманы там всякие, нагвали?

— У них есть кое-что получше, — радостно заявил Финлепсин. Он вообще все делал радостно. Позитивная личность. — Они отведут нас к своему достойному господину, чье имя Салям-Алейкум-Кебаб. И исполнят все наши желания в обмен на маленькое одолжение!

— Если маленькое, то пущай, — проворчала я и со стоном взгромоздилась на Навигатора. — Ведите!

Салям-Алейкум-Кебаб проживал в пятизведочном дворце со всеми удобствами. И сам он был мужчина видный — с агатовыми глазами, гагатовыми усами и халатом из сплошного люрекса со стразами. При виде меня он повел себя совершенно нормально: сперва побагровел, потом лишился дара речи, а когда снова его обрел, то проорал что-то на восточном языке. Из всей фразы я поняла только одно слово — «гарем». Ну, Поппи Гаттер, конечно, зелен для этого дела, но вообще да. Это мой гарем. И я кивнула. После чего ко мне сразу подскочили стражники и попытались куда-то утащить!

— Дура! — взвыл Дерьмовый меч. — Чего ты башкой мотаешь? Он же тебя спросил, пойдешь ли ты к нему в гарем!

— Ах он сексист! — возмутилась я, отмахиваясь от стражников мечом, ногами и файерболами. — Да я щас его самого в гарем запишу! На должность евнуха! Быстррра руки убрали! Быстррра, я сказала!!!

Салям удивленно пожал плечами, достал откуда-то из-под седалища трона странную штуку вроде медного соусника и потер ее рукавом. Из носика соусника выполз здоровенный клуб дыма. Из дыма вышел голубой мужик (по цвету голубой, а не по ориентации) и со всей дури отвесил шейху подзатыльник. И к чему такие сложности? Любой из нас справился бы с этим не хуже дымного гостя. Салям-Алейкум-Кебаб передернулся и на чистейшем русском (или на каком мы тут говорим?) произнес:

— Блин! И чего соглашалась, раз такая фифа?

— Полегче чего спроси, — посоветовал ему меч. — Их величество сначала делает, потом рубит, а потом только думает. Так что ты не их спрашивай, ты меня спрашивай.

— О достославный говорящий девайс, за каким ифритом вас сюда занесло? — изысканно осведомился шейх, приняв всерьез вечные хохмочки моего боевого соратника.

— Э! — дипломатично прервала я Саляма и, сделав пальцы буквой «V», показала на свои глаза. — Сюда говоры, а?

— А че он… — начал было шейх, но я его перебила:

— Шютка. Эта хрень постоянно шутит, когда не спит. Слушай, Салямка, у тебя колдун ученый в царстве имеется?

— У меня джинн ученый имеется, — недовольно буркнул Салям, недовольный, видимо, моим королевским амикошонством. Ниче, пусть привыкает. — А чего тебе хочется, о цветок моей печени?

— В будущее вернуться, о дуб моего мозга!

— Зачем тебе туда? — масляно улыбнулся всеми глазами и усами шейх. — Будущее полно скверны. Приличной девушке там не место.

— Тебя забыла спросить! — огрызнулась я. — Это тут я приличная девушка. А там я королева. И в родном королевстве мне таких, как ты, восемь штук на завтрак надо, чтоб согреться!

Салям-Алейкум-Кебаб от подобной откровенности инда взопрел. Обвел глазами мою свиту, мысленно пересчитал и сочувственно покачал головой:

— Понимаю, о нежный лотос разврата. У нас тоже ночи холодные. Только крепким кофе и спасаемся.

Кофе! Я хищно облизнулась.

— Хочешь кофе? — обрадовался шейх. — Эспрессо, настоящий майлд, арабика, с перчиком? Щас велю подать.

— Вели! — сдалась я. — Кофейку выпью — и домой.

Салям кивнул мужику у дверей и гостеприимно осклабился.

— Не нравится мне его улыбочка, — пробурчал Лассаль. — Улыбается-то он улыбается, а сколько зубов у него…

— Цыц, фамильяр! — отмахнулась я. — У меня еще с того пива изжога.

Кофе был отличный. Только какой-то не очень бодрящий. Даже наоборот: не успела я выпить чашечку, как в голове у меня запели все соловьи Персии, сколько их есть. И я решила немножечко поспать, прямо тут, не отходя от столика. Буквально минуточку… Тем более, что все мои спутники уже давно спали в разнообразных и не совсем естественных позах. Мягкие восточные подушки окружили меня со всех сторон, будто волны шелковой реки — и вот я уже куда-то уплываю, мягко покачиваясь…

Ну все, поняла я. Опоили. Как есть опоили. Слабеющими руками я подтянула поближе Дерьмовый меч и Навигатора (случись чего, даст копытом в лоб покусившемуся на мое величество, это он может и в бессознательном состоянии) — и только я приготовилась сладко захрапеть в пол глаза, как дверь растворилась и на пороге нарисовался этот… как его… Салям-Алейкум. В прозрачном пеньюаре с усами. Но хорош, подлец, в этом ему не откажешь.

Широкими шагами он пересек комнату и наклонился надо мной.

— Вах, какой персик, прямо анчоус моего сердца! — прошептал он, протянул ко мне руки и обнял ими меня всю. Бронелифчик со звоном расстегнулся и упал Саляму на ногу. А тот даже не поморщился, такая неземная страсть пылала в его маслянистых фиолетовых глазах.

Он поднял меня на руки и понес на балкон.

— Звезда моя, — шептал он, щекоча своими усами мою лебединую шею, — хочешь, я подарю тебе белого как снег верблюда? Только скажи одно слово — и все сокровища Сезама станут твоими, я осыплю тебя рубинами, диамантами, яхонтами, бирюзой, сурьмой и кораллами.

Лунная ночь над оазисом была такая красивая, стояла тишина, изредка прерываемая звоном звезд, которые с тихим шуршанием падали с неба. Салям-Алейкум горел от любви, а я, обессиленная напитком, могла только хлопать глазами на вид с балкона, под которым раскинулся шумный восточный базар, поразивший меня своими благовониями и благолепиями. Черкинзон и рядом не валялся.

Салям-Алейкум сбросил тюрбан со своего мужественного торса и стал целовать мои руки и ноги, не пропуская ни одного сантиметра моей божественно-гладкой кожи. Он так хотел, чтобы в его сильных руках я почувствовала себя слабой и нежной, чтобы я растаяла как мороженое и доверилась ему полностью. Мое сердце задрожало и забилось, ухая о грудную клетку и отдавая толчками в печень. На груди Саляма-Алейкума бугрились мышцы, треглавые и пятиглавые, они налезали друг на друга, перекатываясь под кожей и периодически встречаясь с моими встрепанными сосками. Я вся задрожала и покрылась капельками медоносной росы.

— О, моя прекрасная Гюльчатай, чья дивная красота повергает вселенную в глубочайшую скорбь от собственного несовершенства, глубину твоих глаз не измерить логарифмами и ярдами, губы твои как сладкий персик в садах шейха Совхоза, волосы твои подобны струям песка, стан твой подобен виноградной лозе, груди твои как вымя лучшей из верблюдиц, о, украшение моего стада, я сделаю тебя любимой женой, семисотой, юбилейной…