Андрей Курков - Судьба попугая

Оставив вещи в автомобиле, все перебежали в будку. Там немного отогрелись. Летчик и комендант аэродрома налили им не только чаю, но и спирта.

Разговор не вязался. Сидели молча. Чего-то ждали: должно быть, улучшения погоды.

Добрынин думал, приедет ли проводить его Волчанов, как в прошлый раз.

Ветер утих под утро.

— Ну, пошли! — напутствовал их комендант аэродрома. — Можно лететь!

Шел дождь. Мелкий, неприятный и липкий. Марк Иванов не видел его — в одной руке держа зачехленную клетку, а другой уцепившись за Парлахова, он двигался по территории неизвестного завода к месту выступления.

Парлахов был в плохом настроении и в этот раз не предупреждал артиста о невидимых из-за повязки на глазах преградах, и поэтому Марк то и дело спотыкался и повисал на своем приставнике. Приставник, однако, быстро сообразил, что, не предупреждая артиста о лужах и ступеньках, усложняет жизнь самому себе. После этого оставшуюся невидимую часть пути Марк преодолел без неприятных ощущений.

— Пришли! — сообщил Парлахов негромко. В помещении звучало дыхание присутствовавших. Попугай Кузьма с помощью приставника перекочевал из клетки на правое плечо Марка.

— Давай, начинай! — прошептал в ухо Парлахов.

— Говори, Кузьма! — скомандовал птице Марк.

Горит свечи огарочек, — начал попугай.

Гремит недальний бой.

Налей, дружок по чарочке,

По нашей фронтовой.

Не тратя время попусту,

По-дружески да попросту

Поговорим с тобой.

Давно мы дома не были…

Пересменка закончилась минут через пять. По деревянному полу протопали несколько десятков пар ног. Кто-то отозвал Парлахова на минутку. Марк стоял в нерешительности. Болел живот, и хотелось присесть. Ныло правое плечо, уставшее от цепких лап Кузьмы.

Марк решил нащупать какой-нибудь стул и осторожно, вытянув руки вперед, пошел. Попытался нахмурить лоб, чтобы повязка немного приподнялась, но не получилось — видно, крепко ее завязал Парлахов.

Сделал еще один шаг — и тут же мир перевернулся и цветные искры рассыпались вокруг.

Кто-то подскочил. Подхватил Марка под локоть, хотел помочь ему подняться на ноги. И Марк попробовал, но боль в правой ноге была такой сильной, что он вскрикнул и снова осел на пол.

Через час он лежал на кушетке в домике сторожа энского сахарозавода, где им с Парлаховым разрешили остановиться на два дня.

Местный фельдшер, осмотрев ногу, сказал:

— Как пить дать трещина! Надо в госпиталь.

— Обязательно? — спросил Марк. Фельдшер пожал плечами.

— А Кузьму можно с собой?

— Куда с собой?

— В госпиталь.

— Нет, — встрял в разговор Парлахов. — Чего ему там делать?

После последовавшей паузы Марк твердо заявил, что в госпиталь не хочет.

Фельдшер помолчал, почесал свой сизоватый нос и ушел, еще раз напоследок пожав плечами.

Марку было плохо. Болела нога.

— Ну, я пойду пообедаю! — приставник поднялся со своей койки, бросив на артиста неприязненный взгляд.

— А я? — спросил Марк.

Парлахов вздохнул — в нем проснулась вдруг где-то глубоко в душе затаенная доброта.

— Ладно, принесу, — сказал он.

Хлопнула дверь. Кузьма, сидевший в клетке, повернул свой нос в сторону ушедшего приставника, потом глянул на хозяина.

Марк понял — птица проголодалась. До клетки, стоявшей на полу, было два шага, до мешочка с зерном — может быть, шаг или меньше. Хорошо хоть в поилке еще вода есть, подумал артист.

А Кузьма не сводил своих пуговок-глаз с хозяина, словно ждал чего-то.

Марк пошевелился и тут же ойкнул от нахлынувшей боли.

Кузьма переступил с лапы на лапу и отвернулся.

Когда боль немного притупилась, Марк снова посмотрел на некормленную птицу.

«Нет, я не паразит, — подумал он. — Я о Кузьме забочусь, переживаю за него…» И еще раз пристально отмерив взглядом расстояние от себя до мешочка с зерном, вытянул руку вперед, сцепил покрепче зубы и скатился с кушетки. Упал на пол уже без сознания — захлебнулся болью.

С приходом весны снова по вечерам потянулись над Новыми Палестинами вслед за солнцем десятки самолетов.

Шла посевная, и народ трудился в полях до поздней ночи, ни на что не обращая внимания. Почти каждый день на подмогу новопалестинянам приезжали на тракторах механизаторы из ближнего колхоза. А после работы все поднимались на холм, где под засеянным звездами небом стояли уже накрытые столы. Ужинали, а потом там же слушали народные песни и всякие радостные мелодии, которые наигрывал на гармони Демид Полуботкин. Уже поздно ночью механизаторы возвращались к оставленным под холмом тракторам, заводили их и уезжали в родной колхоз. А новопалестиняне шли спать — ночи были короткими, а уставшие мускулы требовали серьезного отдыха.

Демид Полуботкин ложился попозже — в поле ему идти не надо было. Любил он посидеть в полном ночном одиночестве, подумать, решить, что завтра детям рассказывать, ведь работал он теперь учителем музыки и песни и вместе с Катей воспитывал будущее поколение новопалестинян.

Ангел тоже любил ночью в одиночестве посидеть, о Кате подумать.

Иногда сидели они вдвоем с Демидом. Сидели и говорили о разном. Почувствовав к Демиду доверие, рассказал ему как-то ангел о своих чувствах к учительнице.

— Что ж ты все в себе держишь? — удивился Демид. — Назначь ей свидание да и объяснись, мужик ты или не мужик!

— А как назначить?

— Ну, условься, скажем, у реки с ней встретиться после ужина, когда все спать пойдут… Там и объяснись, в любви признайся! — сказал Полуботкин, снисходительно улыбаясь.

Несколько дней после этого обдумывал ангел слова Демида. И всякий раз возникало у него внутри смущение, ведь любил он Катю не человеческой, а ангельской любовью, но тут же ловил ангел себя на мысли, что было в его любви и много человеческого — видно, дала о себе знать жизнь среди людей. И обнять ему Катю хотелось, и поцеловать, и по светлым волосам погладить. И вот решился он в конце концов и, улучив момент, когда Катя одна возле зимней кухни стояла, подошел он к ней и сказал:

— Может, погуляем вечером у реки? — и тут же покраснел ангел, весь изнутри от стыда горя, смутился.

Заметила это Катя, усмехнулась.

— Ну давай, —сказала игриво. — Когда, после ужина?

Ангел кивнул.

— Хорошо, — сказала Катя. — После ужина на берегу, там где коптильня.

Было уже темно и тихо, когда ангел спустился с холма к речке.

Кати еще не было, и он присел на берегу, глядя на спокойную воду, в которой звезды дрожали. Мир вокруг был тих, как спящий младенец. Неслышно присела вдруг рядом с ангелом Катя, на красивом личике — лукавая улыбка.

— Ну вот, — прошептала она. — Я пришла…

Ангел молчал и смотрел на нее.