Антон Краснов - Семь отмычек Всевластия

Парасхит Синуххет встал на колени рядом с телом умершего и при помощи эфиопского камня note 4начал делать разрез. Одним глазом он привычно наблюдал за тем, как подвигается работа, другой скосил на стоявших рядом мрачных здоровяков. Кто был неподвижен, кто украдкой собирал уже камни, а стоявший позади всех гигант похлопывал дубинкой (величиной с хорошенькую оглоблю) по своей громадной ладони. Жест был более чем красноречив. Синуххет поежился и подумал, что для быстрого бега нужно было съесть побольше лепешек, пусть даже подгоревших.

Левый глаз парасхита продолжал наблюдать за клиентурой, а правый зафиксировал, что процесс иссечения входит в завершающую фазу. Пора приготовиться и делать ноги. Ничего! Зато за свою работу Синуххет уже получил три медных кольца, на одно из которых можно купить себе сегодня сносный ужин: тушеное мясо газели, кувшин дешевого вина, финики, несколько лепешек. Да жене, чтобы не ворчала, — ожерелье. А этой старой ведьме Мааткахх, матери жены, нужно купить немного пальмового масла, которое она втирает в свою поясницу, скорее бы боги согнули ее в дугу!!

«А жрец Тотмекр мог бы дать и побольше, чем три медных кольца, — озлобленно думал жадный парасхит, — все-таки умер не кто-нибудь, а главный астролог храма Хатор, предсказывавший будущее по внутренностям кроликов и прочей длинноухой твари!..»

Мысли текли, а глаза продолжали наблюдать. Благодаря такой ширине обзора парасхит давно уже приобрел профессиональную болезнь — расходящееся косоглазие. Когда он общался с людьми, казалось, что одно око парасхита смотрит верх, а другое влево. Поэтому Синуххет мог врать столько, сколько ему заблагорассудится: никто не мог сказать по глазам, что он лукавит.

— Ты закончил, парасхит? — вкрадчивым голосом спросил писец.

— Еще одно движение, почтенный Рахотеп, — отозвался Синуххет и вдруг, подскочив, как шакал, которому со всей силы врезали по загривку, бросился бежать.

Он завершил работу. За ним с воплями и криками помчалась вся орава. Впереди мчался громила с дубиной и, вращая ее над головой так, что ревел воздух, испуская длинные пронзительные вопли.

Синуххету не впервой было убегать от заказчиков. Так гласил ритуал. Тот, кто нарушает целостность священной оболочки покойного, должен быть изгнан. Парасхит мчался длинными прыжками по вымощенной камнем улице, потом камень кончился, и под ногами Синуххета потянулась потрескавшаяся от зноя сухая земля. Повеяло прохладой, и парасхит выскочил на берег священного Нила. Под ногами зачавкал ил. Прибрежная грязь чередовалась с сухими, пыльными проплешинами, из которых палящее солнце уже вытянуло всю влагу. Казалось, рев погони отдалялся. Синуххет оглянулся и увидел, что за ним — шагах в тридцати — бегут только Рахотеп и верзила с дубиной. Ну что же, дешево отделался. Одна ссадина от запущенного камня и один кровоподтек на плече. Ничего. Три медных кольца —довольно приличный гонорар за эту пробежку и перечисленные повреждения. Двоюродному брату Синуххета, пьянчуге Пинему, недавно проломили череп, и все потому, что тот был нетверд на ногах, когда улепетывал от разгневанных работодателей. Давно он говорил Пинему, что пить надо меньше, особенно то пойло из пальмовых выжимок, отвратительную дешевку, которую потреблял Пинем. Пить надо меньше, а смотреть под ноги и следить за обстановкой — больше.

Подумав это, парасхит Синуххет тотчас же навернулся через что-то, буквально прыгнувшее ему под ноги, и со всего размаху растянулся на земле, окутываясь клубами удушливой мелкой пыли и надсадно кашляя. Его угораздило упасть не в грязь (что было бы куда мягче), а на одну из сухих проплешин на берегу великой реки. О боги! Птах, Хатор и мудрый Тот! Что за гадость подвернулась ему под ноги? Камень? Большая кочка?

Плодотворно порассуждать на эту тему ему не привелось. Верзила и храмовый прислужник Рахотеп настигли его и стали дубасить ногами и подручными средствами. Последнему отдавалось предпочтение. Синуххет, который никак не мог взять в толк, как же его так угораздило грохнуться оземь, только охал.

При всей своеобразности его зрения он не мог разглядеть предмет, послуживший причиной всех несчастий. Преграда полежала в пыли, потом откуда-то повалил густой дым, от земли вытянулись длинные синеватые искры, и на пятачке, где с трудом поместилась бы упитанная свинья, оказались четверо мужчин. Вповалку. Некоторое время четверка даже не могла принять вертикального положения, настолько перепутались ноги и руки этих компактно совмещенных индивидов. Из смешения тел торчали… чья-то рыжая борода, чьи-то трусы в цветочек, а венчала общее великолепие группы волосатая рука с вытатуированным якорем и надписью «Колян с Балтики».

Первым поднялся счастливый обладатель рыжей бороды. Он вытер со лба крупные капли пота, а потом принялся активно шарить рукой по собственным бокам.

— А где мой молот? — спросил он.

— Он под моим коленом, — пыхтя, отозвался Афанасьев.

— Он же висел у меня на поясе!

Знал бы великодушный Эллер, какие страдания причинил его злополучный молот ни в чем не повинному парасхиту!

— У меня тоже наушники от плеера в ушах торчали, а теперь чуть ли не в заднице, — неделикатно буркнул Колян Ковалев. — Это… типа… Альдаир, то есть Александр Сергеич, а где мои брюки? Я же был в брюках, а теперь одни трусы остались и полрубашки. А правый рукав на х… начисто пропал!!

— А у меня обувь исчезла, — сообщил Афанасьев. — Я в босоножках был, думал, что они сойдут за древнеегипетские сандалии.

— Волны реки времени поглотили ваши презренные вещи, — снисходительно отозвался белокурый Альдаир. — Возможно, они вырвутся и всплывут где-нибудь по течению в иных веках. Убери с меня свои зловонные чресла!! — рявкнул он на Коляна, взгромоздившего свой зад на могучее плечо диона. — Червь!!!

— Зловонные… — недовольно пробормотал Колян. — Тут так перекрутило, что мало не покажется. Зловонные! Я, между прочим, каждый день душ принимаю, в отличие от некоторых! И туалетная вода у меня типа из Парижу!

— Коля, не надо о Париже, — тихо попросил Афанасьев, который уже завидел свалку в нескольких шагах от них. Рахотеп и верзила с дубиной продолжали увлеченно молотить несчастного парасхита, не замечая вновь прибывших. — Не надо о Париже. До основания местечка Лютеция, ставшего Парижем, осталось подождать каких-то пятнадцать веков… а мы приехали сюда вовсе не за этим.

Колян Ковалев проворчал что-то недовольное и стал крутить головой по сторонам.

— Ого!! Пирамиды! — заорал он, приседая. — Только какие-то они странные! Вон та, здоровая, Хеопсова, что ли… она тут какая-то белая, с золотым наконечником! Я ж когда был в Египте, видел! Там они не такие!