Елена Плахотникова - Типа в сказку попал

Над бело-зеленой клумбой раскинулось дерево. Темный, почти черный ствол –Тощая не разрешила к нему подходить – гладкая на вид кора, до нижних веток метров двадцать. Ветви редкие, листья узкие, врастопырку. Свет сочится сквозь них зеленоватыми сумерками. Никогда не увлекался зелеными насаждениями, а тут засмотрелся. Красиво, в общем-то, хоть время для красивости не самое подходящее.

Ветер в нашу сторону, небо бледно-рыжее от близкого пожара. По верхушка огонь идет, скоро здесь будет. И тогда – финиш. Каждый из нас это знает, но деваться-то некуда: с двух сторон горящий лес, а две другие с обрывом граничат. Большим Каньоном, типа. А может, и еще больше.

Каньон. Дно не просматривается – темно внизу. Другой берег едва видно. Даже с моей дальнозоркостью. От нашего берега к тому – ряд столбов. Огромных, каменных. Не меньше небоскребов. Тех самых, которых уже нет. Похоже, здесь начали строить мост, вбили сваи, а потом все бросили. Лет тысячу назад. За это время столбы конкретно выветрились. Лучше б достроили, было б по чем нам выбраться. А так… Налево посмотришь – дым, направо – огонь. Ну, прям, как на Земле, только стрельбы не слышно.

– Это и есть твой мост? – киваю на недостройку.

Тощая качает головой.

– Мост там, дальше, – и показывает направо.

Там дальше берега каньона сходятся очень близко. Видно, что дальний чуть выше нашего, и между ними – широкая плита, типа помоста.

– Не похоже, чтоб это кто-то строил.

– Его строили боги, – говорит Тощая, хоть я ничего не спрашивал у нее. – Это Мост Богов.

Ну, боги так боги. На Земле тоже хватает причуд природы. И не только из камня.

Горящее дерево валится с обрыва, закрывая обзор. Дым перекинул белесый мост на другой берег. Ветер превращает его в недостройку.

Кажется, наше дерево зашумело еще громче.

– Ты тоже там будешь. Подожди, – успокаиваю его. – А было б умным, упало б на столб. А мы бы по тебе, как по мосту. Вот и спасли бы свои задницы. А тебе спасибо перед строем сказали б. А то стоишь-боишься. Ни себе пользы, ни людям помощи.

И на хрена я затеял этот базар? Можно подумать, дерево слушаю и повинуюсь скажет и на камень повалится.

Тощая пялится на меня, словно я окраску поменял. В клеточку там стал или в горошек. Веселенького такого цвета.

– Чего надо?… – спрашиваю у нее.

– Ты зачем Ему это говоришь?

– Жить мне еще не надоело, вот и говорю. А было б чем срубить этот дуб, болтать бы не стал.

– Это не… дуб…

– Один хрен! Хоть баобаб. Свалить мне его нечем.

Мой меч утонул в зыбучих песках. Вместе с плащом Тощей. А хоть бы и не утонул. Рубить бревно в два обхвата мечом недомерком… ну-ну. Я его завалю не раньше, чем резиновая баба кайф поймает.

– Скажи… – Тощая трогает меня за рукав. Осторожно так трогает, словно обжечься боится. – Ты истинно готов принять на себя Его смерть?

– А тебе то что?

– Если ты примешь ее на себя, то я сделаю все остальное.

– Чего сделаешь? Завалишь этот дуб?

– Это не дуб…

– Один хрен! Так завалишь или нет?!

Я начал заводиться. Неподходящее время для шуток, а девка… может, и не шутит она.

– Я не хочу умирать в дыму. Но Его смерть на себя не возьму. На мне и так…

Замолкает, отводит глаза.

– А тебя типа, бригада лесорубов в рукаве?

– Мы можем не успеть.

Я едва разобрал ее шепот. Она смотрит на дальние кусты. Нижние ветки и траву трогает белесый дым. Пока редкий. Но ветер в нашу сторону. Зелень быстро подсохнет и полыхнет. А как горят сухие травы, я уже видел. Если бы не ручеек, так бы и остались на той лужайке.

– Блин! – Хватаю Тощую за плечо. – Говори, чего делать…

Она смотрит на мою руку, потом на дерево. Мельком. И тут же отворачивается. Лицо бледное до синевы, и веки дрожат. Боится девка.

– Говори, – встряхиваю ее. Голова дергается на тонкой шее. Глаза кажутся черными от огромных зрачков. В них такой ужас, у меня пря мурашки по спине, а горло… словно крепкое, дружеское рукопожатие на нем. – Говори, – хриплю я.

– Подойди к Нему. Скажи: Тиама, я готов взять на себя твою смерть. Проснись и услышь. Потом подожди немного и приложи ладони к Нему.

– Это все?

– Да.

– Очень просто, вроде как.

– Просто, – соглашается девка. – Но если Он не услышит, ты умрешь. Потом – я.

– Почему?

– Потому, что научила.

Не это спрашивал, ну да ладно. С трудом разжимаю пальцы. Ноги, как ватой набиты, так и норовят подогнуться.

– Осторожней, – от голоса Тощей волосы шевелятся на затылке. – Он отличает истину от обмана.

До дерева метров сто, а я иду, кажется, полжизни. Качаются шары одуванчиков. Как же они будут гореть! – подумал я, и цветы шарахнулись от моих ног.

А вот и наши проводники: волк вылизывает обожженный бок, а возле брюха волчицы копошатся детеныши. Блин, прям идиллия! Только запах дыма лишний.

Останавливаюсь возле дерева, а мне в спину целятся три пары глаз. Говорю то, чего сказала Тощая и жду. Дурацкое такое ощущение, словно в игру какую-то играю, в какую и в детстве никогда не играл. Стыдную такую игру, не для пацанов.

Кто-то погладил меня по голове. Как пожалел. Блин, вот только этого не надо!

Листья зашелестели. Порыв ветра качнул меня к стволу. Чуть мордой в него не впечатался. Нет, не правильно так. Тощая о ладонях что-то говорила. А они уже прилипли к коре. Теплой, шелковистой. Похожей на кожу. Гладкую, ухоженную. Такая же черная и душистая была у Саманты. Жаль, не оказалось меня рядом, когда понадоился чернушке. Хорошая девочка Сама… но до смерти самостоятельная.

Что-то толкнуло меня в грудь, и я понял: с объятиями и воспоминаниями пора завязывать.

Обратно шел легко. Отдохнувшим, спокойным. Словно и не было сумасшедшего бега, и не грозит нам изжариться под этим деревом. Понятно теперь, почему Тощая так его уважает, а вот почему боится?…

Она бежала ко мне. Лицо бледное, а рыжие лохмы казались огненными языками. В глазах – коктейль из страха и восторга. Желто-оранжевый. Такой же, как у Знойной страсти, если смотреть на солнце сквозь бокал. Неплохое вино попадается на Кипре.

– Я делаю это для тебя, – выдохнула Тощая. – Повтори!

Я повторил. Она побежала к дереву. А я не стал оборачиваться. Смотреть, как оно умирает… не то было настроение.

У меня на плече лежал листок. Похожий на ладошку младенца. Только с четырьмя пальцами.

На память, типа, – усмехнулся я. – Спасибо…

И тут же засунул эту усмешку куда подальше.

Плечо обожгло и сквозь одежду Рука сама схватилась за больное место. Проклятый инстинкт! Даже у врачей он срабатывает. Знаю, что нельзя тереть ожог, а сам… Ладонь отдернулась. Как от горячего. Поверх всех линий отпечатался четырехпалый листок.

Волки резко вскочили, зарычали, прижав уши. Взгляд сквозь меня и выше.