Александр Трошин - Выбор альтернатора

— Ebrietas omne vitium deliquit! [3]— как можно строже отказался я, жадно припадая к кубку. После стольких дней воздержания вино резко ударило в голову — и понеслось…

Обильные яства, крепкие вина, мои горячие лекции о вреде чрезмерного употребления алкоголя вкупе с развратом, дикие пляски с обнаженными жрицами и не менее дикие оргии с ними же — все слилось в сладострастный кошмар! Меня нисколько не смутили ни отсутствие законных требований платы хотя бы за еду и питье, ни изящные хвостики дев, растущие оттуда, где у нормальных людей кончается копчик, ни жгучий интерес к моей скромной фигуре… Я расслаблялся, как мог! Пока не настал безрадостный день, когда нас бесцеремонно вышвырнули за порог и с грохотом, чувствительно отозвавшимся в больной голове, не захлопнули врата. Произошло все столь стремительно и беспричинно, что я даже растерялся.

— А? Где? Почему? — тупо бормотал я, силясь понять, что произошло.

— Время истекло, — сообщил мне гнусавый голос.

— Чего? — повернулся я в его сторону.

Омерзительный облик замершего рядом Сандаля вызвал острый приступ тошноты. Что за свинство, в самом деле?! Мало того, что нагло вышвырнули вон, так еще и старый наркоман в придачу!.. Я был просто убит горем. Ну и жуткой головной болью, конечно, тоже.

— Что сие значит? — нехотя поинтересовался я.

— Только то, что время истекло! — вышел из себя старикашка, похоже, страдавший не меньше моего.

Я занес было ногу для пинка, но вовремя передумал — в таком состоянии мог легко промахнуться и упасть на камни. Горестно вздохнув, осторожно, чтобы не зацепиться за собственный плащ, прервал движение конечности.

— Слушай, Сандаль, — многозначительно промямлил я, чувствуя во рту загадочный привкус (то ли зарина наглотался, то ли ручку медную дверную глодал?), — так хочется кого-нибудь убить! Вот хоть даже тебя…

Разумеется, преувеличил! Никого убивать и не собирался, разве что себя. Да и физически просто не смог бы.

Однако Стендаль, у которого и без того не шибко шустрая соображалка работала еще медленнее обычного, поверил и объяснил, как смог:

— Когда жрицы берут свое — время выходит… Возрадуйся! Ты будешь иметь продолжение!

Туманно как-то… Неудовлетворительно…

Старательно, чтобы Сандаль фиксировал каждое мое движение, выбрал камень потяжелее и взвесил его в руке, выразительно глядя на дедушку.

Старик и не подумал испугаться! Наоборот, замахнулся на меня увесистым посохом, которым обычно имел привычку лишать жизни мелких и не очень грызунов.

Запахло серьезным смертоубийством.

Два дурака стояли посреди каменной пустыни друг против друга и готовились пролить живую кровь, драгоценную хотя бы уже потому, что ее в этом мире оставалось вовсе не так много! Один был в отчаянии, потому что его оторвали от любимого дела, вышвырнули на улицу и испортили настроение показом жуткой образины второго… Другой негодовал, потому что… Да просто в силу своей природной тупости!

В небе завыл мертвый ветер. На земле вокруг, хрипя, подыхали крысы и гады, не выдержавшие могучего перегара… Время шло…

Неутомимые герои с мрачной решительностью в глазах стояли лицом к лицу, ожидая роковой ошибки в действиях противника. Не было на свете сил, способных умерить их гнев. Они источали ненависть черной слизью. Ими владела только одна цель — убить, изничтожить врага! И время шло…

Секунды текли и текли в бесконечность… Они забыли о своей усталости… И час настал!

Никак не меньше, чем через три минуты, я не выдержал и выронил камень. С бешеным ликованием Сандаль вскинул руки к небу и замертво рухнул на твердые камни, захрапев мгновением спустя. Равнодушно плюнув на распростертое у моих ног тело врага, я осторожно присел около стены храма, блаженно прикрыл глаза и отключился с сознанием честно выполненного долга.

… Я опять лежал посреди мраморного бассейна, наполненного мертвой, пронзительно голубой водой, распространявшей страх смерти. Не боязнь умереть — нет! Это был именно страх — дыхание матери всего сущего, прародительницы хаоса, повелительницы кошмаров. Той, что выше людей, демонов, древних богов… Той, которая придет в самый последний день… Той, что дала жизнь всему сущему и заберет ее по праву… И я, чужак в этом мире, человек, который никогда не рождался, был ее очередной жертвой!

С небывалой ясностью я понял, что был здесь уже не раз. Не помнил этого, но знал. Я знал, что будет дальше: скоро из черного прохода выйдет ненавистный пикт — вновь и вновь забирать мою жизнь, как он делал это неоднократно. Я предвкушал боль, которую он мне принесет, — боль, заставлявшую стонать каждую клеточку моего тела, приносящую странный, пугающий, но вместе с тем желанный покой…

Из открывшегося в стене прохода вышел мой мучитель и направился ко мне. Я смотрел в его равнодушные мертвые глаза, овладевавшие моим сознанием…

Сильный удар в висок вырвал меня из сладостных оков сна.

— Ау, блеб, скотина! — возопил я, корчась от жестокой боли.

Кровь хлестала из рассеченного лба и заливала лицо. Зажав рану рукой, я попытался вычислить замысловатую траекторию радостно прыгавшего около меня Сандаля, чтобы покончить с ним одним стремительным ударом. Уловив подходящий момент, стиснул зубы и ринулся на него, словно молния, метя кулаком в горло. Увы, старик ловко ускользнул из моих рук, в которых на память об этой бесславной попытке остался лишь клок гнилой ткани.

— Погоди, гад, я тебя достану! — прошипел я, готовясь к следующему прыжку.

— Нет! Нет! — прокричал безумный старик, размахивая посохом над головой и брызгая слюной.

— Да, да, клоун старый! — процедил я. — Пришел час расплаты!

Вторая попытка была более удачной — горло Стендаля оказалось в моих когтях. Я встряхнул старого, как терьер крысу, и радостно оскалился:

— Молился ли ты на ночь, Дездемон?!

— Нет, нет! — прохрипел полузадушенный старик.

— А надо было! — огорчился я, почти забыв обо всех своих страданиях.

Догадываясь, что Сандаль не захочет просто так отправиться в мир иной, конечно, я ожидал яростного сопротивления и подлого саботажа. Но то, что сделал старый кретин, не могло привидеться и в самом страшном сне! Извиваясь, этот паскудник ловко выгнулся и яростно плюнул мне в глаз!

В любых ситуациях во все времена я очень и очень брезглив. Всегда щепетильно относился к своей внешности и очень переживал, когда кто-то на нее покушался.

С отвращением отбросив едва живого Сандаля подальше, старательно принялся скрести лицо грязным рукавом, молясь, чтобы его плевок не занес какую-нибудь злостную и неизлечимую заразу.

— Что же ты творишь, гнида старая?! — возмутился я, успокоившись лишь тогда, когда лицо стало буквально гореть огнем.