Антон Твердов - Реквием для хора с оркестром

Но объяснять, к удивлению Махно и Никиты, ничего не пришлось. Полуцутик Г-гы-ы, полностью придя в себя, сел на корточки, поджав по-турецки ноги, и поднял глаза на Никиту. Долго и безмолвно всматривался полуцутик, а потом открыл клыкастый рот и сипло проговорил:

— Привет, что ли…

— Привет, — настороженно отозвался Никита.

— Где это мы? — спросил полуцутик.

Никита не нашелся, что ответить — вопросительно посмотрел на Махно. Тут-то внимание на батьку обратил и Г-гы-ы.

— Ого, — сказал он. — А ты кто такой?

— Нестор Иванович, — ответил Махно, нервно ощупывая левое бедро в поисках несуществующего маузера.

— Какой такой Нестор Иванович, — наморщился Г-гы-ы и поскреб грязной ручонкой правый рог. — Не помню никакого Иваныча. Мы с тобой, что ли, пили?

Никита и Махно переглянулись.

— Мы все вместе пили, — быстро проговорил Никита. — Втроем. Соображали, как говорится, на троих.

— А! — Полуцутик улыбнулся. — Теперь понятно. — На троих соображать — это завсегда хорошо… А где мы находимся-то? Куда нас по пьянке занесло? Подвал какой-то…

— Не подвал, — поправил Махно. — А подземелье…

И Махно вдруг замер с открытым ртом, словно осененный какой-то идеей.

— Подземелье… — без удивления повторил Г-гы-ы, — куда меня только по пьянке не заносило… Подземелье — это что. Вот как-то раз я в Пятнадцатом загробном выпил с одним чинарем, а просыпаюсь за трибуной — на главной площади. Продрал глаза, вылезаю на трибуну, огляделся вокруг — наро-оду! Многие тыщи стоят. И на меня все молча смотрят. Это только потом мне объяснили, что в Сто Пятнадцатый загробный почему-то цутики и полуцутики давно не залетали и в Сто Пятнадцатом загробном поветрие новое началось — все население на полном серьезе стало нам, то есть цутикам и полуцутикам, поклоняться. Памятники там строить… Ну, не памятники, а эти… идолы… алтари, жертвенники. А я там — в этом мире — первый полуцутик за хрен его знает сколько времени. Вот и пихнул меня чинарь на трибуну, чтобы я, значит, благодарному народу речь сказал. А мне — ни полслова. Ну, потом, конечно, признавался, мол, я тебе говорил, но ты накирялся до такой степени, что ничего не помнишь. Вот и получилось так — я с похмела гляделками лупаю, а народ с благоговением на меня косяка давит. Тут я все-таки сообразил что к чему… то есть подумал, что если на трибуне торчу, то что-то все-таки мне надо говорить. И заговорил. Сначала порол чушь какую-то, а потом меня понесло, и начал я о вреде пьянства рассуждать. Получилось — проповедь читаю. Так увлекся, что через каждое предложение вставляю — «аминь», а через каждые два — «да будет так…» Все бы хорошо, только потом выяснилось, что на ихнем жаргоне «аминь» означает «жопа», а «да будет так» — «имел я вас всех…» Но это мелочи. Главное, что после моей речи по всему миру запретили «бухло». Под страхом казни через Аннигилятор. Я даже похмелиться не успел. Так и пришлось улетать — с больной башкой да с печальными мыслями о том, что никакой теперь цутик или полуцутик точно вообще никогда в Сто Пятнадцатый загробный не прилетит — если «бухла»-то там нет. Вот что было… А вы говорите в подземелье… В каком подземелье?

Махно хотел что-то сказать, но Никита опередил его.

— А как поссорились мы, ты помнишь? — спросил он.

— Конечно, помню, — откликнулся Г-гы-ы. — Из-за корнеплодов этих вонючих. Я тебя хотел в какашку превратить, да потом передумал. Понравился ты мне. Только как помирились, почему-то не помню… Нет, что-то такое шевелится… — Полуцутик наморщился в мучительной попытке восстановить в памяти подробности того далекого вечера, который, как он, судя по всему, думал, имел место быть накануне. — Пошел я в какой-то кабак, — медленно припоминал Г-гы-ы. — Нажрался там… Полетел оттуда… Тяжело было очень лететь — шатало меня из стороны в сторону и мотало. И в башке шумело. А потом, помню, какие-то два человека за мной гнались…

Г-гы-ы остановился и подозрительно посмотрел на Махно и Никиту.

— Не гнались, — поспешно поправил полуцутика Никита. — А догоняли. Я, понимаешь, осознал свою ошибку и хотел прощения попросить. А ты кричал что-то типа — отвалите от меня! Ну я побежал за тобой — вот с ним вот, с Нестором Ивановичем.

— А-а-а… — протянул снова полуцутик. — Понятно.

Он взмахнул крыльями ради пробы, взлетел под низкий потолок и зевнул.

— Выспался я тут у вас, — сказал полуцутик, — теперь полетели на поверхность нашего родного мира.

— Зачем? — осторожно спросил Никита.

— Похмёляться, как это зачем, — ответил Г-гы-ы.

Никита беспомощно посмотрел на Махно. Вид батьки неожиданно удивил его. Глаза Махно сверкали боевым огнем, а углы губ победно загибались кверху.

Совершенно очевидно было, что Нестора Ивановича посетила какая-то гениальная идея.

— Никак нельзя нам на поверхность, — сказал Махно. — То есть не нам — а тебе нельзя.

— Как это? — выпучил глаза Г-гы-ы.

— А вот так, — сказал батька. — Ты думаешь, сколько мы бухали? Один день?

— Н-ну… Да, наверное… — неуверенно проговорил полуцутик Г-гы-ы.

— Ничего подобного! — отрезал Махно и подмигнул Никите. — Бухали мы ровно неделю. А за это время в нашем родном Первом загробном столько изменений произошло! Даже и говорить страшно.

— А что случилось? — обеспокоенно спросил Г-гы-ы.

— А то и случилось, — сделав скорбное лицо, проговорил Махно, — что в Первом загробном сменилась власть. Корнеплоды каким-то образом снюхались с не известными никому пришельцами из не известных никому миров и получили супероружие, секрет которого… никому не известен…

— Корнеплоды? — в ужасе произнес Г-гы-ы. — Я, признаться, чего-то такого от них и ожидал. Очень ненадежный народ, очень…

— А потом… — Махно выдержал театральную паузу и закончил: — А потом корнеплоды захватили власть!

У Г-гы-ы отвалилась клыкастая челюсть.

— Вот те нате, хер в салате… — пролепетал он. — Как же это?

— А вот так, — продолжал Махно, — все цутики и полуцутики объявлены вне закона. Очень много твоих собратьев уже уничтожены.

— Как уничтожены-то?! — воскликнул полуцутик. — Не может быть! Мы бессмертны!

— Всякое существо смертно, — печально ответил батька. — В тех или иных пределах, конечно. Аннигилятора-то и цутики с полуцутиками боятся. Так вот то супероружие сродни Аннигилятору. Тот же принцип — уничтожает без следа. Ничего не остается…

— Мамочки, — прошептал Г-гы-ы, — вот дела…

— Вот дела, вот дела, — подхватил Нестор Иванович. — Баба жабу родила…

Некоторое время Г-гы-ы молчал, полностью подавленный ужасной новостью. Никита тем временем строил рожи Махно и в полном восхищении показывал ему оттопыренный большой палец. Махно, и до этого считавший себя великим стратегом и тактиком, скромно пожимал плечами.