Сергей Шведов - Оракул

— А где разбойник? — сверкнул безумными глазами граф.

— Пришлось его отправить в мир иной, — соврал на всякий случай Кузнецов, дабы у Глинского не возникло желания попортить шкуру еще и Ваньки Митрофанова.

Кузнецов ждал вопросов по поводу одежды, не совсем соответствующей эпохе, но графу было не до того, как выглядит в эту ночь лейб-гвардии поручик Друбич. Детектив уже собрался вздохнуть с облегчением, но тут прозвучал сначала один выстрел, потом второй. Стреляли из револьвера. То ли у фон Дорна сдали нервы, то ли его обнаружили по несчастливой случайности, но так или иначе, а влип он как кур в ощип. Не помогло ему даже явное превосходство в вооружении. Старшего оперуполномоченного скрутили расторопные холопы графа Глинского и приволокли пред светлы очи барина, который при виде своего злейшего врага буквально побурел от гнева.

— Я так и знал, что он нас выследит. Вздернуть его на осине!

Ярослав еще и рта не успел раскрыть для протеста, а расторопные холопы уже накинули на шею фон Дорна пеньковую веревку. Детективу не оставалось ничего иного, как посетовать на лютость своего старого приятеля. Вот ведь как эпоха отражается на человеке: кто бы мог подумать, что рубаха-парень Колян Ходулин способен на такие противоправные действия. Натуральный Дракула.

— Друбич, мы же с вами договорились! — воззвал к Ярославу фон Дорн, не понимающий, за какое преступление его собираются вздернуть. Откуда же бывшему штабс-капитану, а ныне старшему оперуполномоченному было знать, что казнят его за грехи предка. Разумеется, Ярослав не мог остаться безучастным к творящейся на его глазах несправедливости. Кем бы там ни был этот невесть откуда взявшийся в начале двадцать первого века старший оперуполномоченный ОГПУ, но его реакция на предстоящую казнь была самая что ни на есть человеческая.

— Послушайте, граф, мы действительно договорились с фон Дорном, — вмешался в творимое на его глазах безобразие Кузнецов. — Человек искренне раскаялся и готов верой и правдой служить матушке-императрице. Он не следил за нами, это я его сюда привел.

— Этот человек мне не нравится, Друбич. Я оставлю его в живых, но с этой минуты вы отвечаете за его лояльность нашему делу головой. Пусть убирается.

Глинский отвернулся к Ефросинье, спокойно стоявшей все это время в проеме дверей лесной избушки и наблюдавшей за происходящим. Граф передал ей полученную от Ярослава диадему, колдунья поднесла ее к ближайшему факелу и, видимо, осталась довольна осмотром.

Кузнецов взял под руку фон Дорна и вывел его из круга недоброжелательно настроенных бородатых лиц:

— Значит так, Терентий Филиппович, вы сейчас прихватите с собой нашего нового знакомого Константина Кривцова и тихонечко уберетесь отсюда на своей таратайке. Встретимся мы с вами во дворце. Вот там я вам все объясню.

— Один вопрос, Друбич, бога ради — это призраки или люди?

— Увы, Терентий Филиппович, по-моему, это все-таки призраки. А вот откуда они взялись, это нам с вами еще предстоит выяснить. Не задерживайтесь, граф может еще передумать. А с привидением вашей уважаемой конторе не совладать. Его даже к стенке поставить нельзя.

Наблюдая за тем, как приговоренные фон Дорн и Кривцов покидают место несостоявшейся казни, Кузнецов мучительно пытался понять, по каким правилам раскручивается эта безумная история. Или в безумии нет и не может быть никакой логики? Будь старший оперуполномоченный реальным лицом вроде того же Константина Кривцова, в недобрый час вздумавшего порыбачить, тогда дело другое. Но ведь фон Дорн такой же персонаж спектакля, как и императрица, и Глинский, и преображенцы с фрейлинами. Точнее, он персонаж другого спектакля, сюжет которого разворачивается в конце двадцатых годов прошлого века. По идее персонажи этих двух спектаклей не должны пересекаться, тем более что в спектакле века восемнадцатого уже есть свой фон Дорн, тот самый, с которым поручик Друбич успел подраться на дуэли. Здесь, правда, возможен один вариант, весьма и весьма фантастический. А что, если фон Дорн и тогдашний поручик Друбич в конце двадцатых годов встречались с призраком графа Глинского, умершего в веке восемнадцатом? Как-то уж очень подозрительна эта осведомленность старшего оперуполномоченного о событиях, происходивших в средине восемнадцатого века в малоприметной деревушке, вдали от столичных центров. Что за потрясающее воображение событие здесь произошло, если тетушка фон Дорна рассказала о нем своему племяннику аж сто пятьдесят лет спустя? Кузнецов рассчитывал получить ответ у оракула, который, возможно, один обладал информацией о разворачивавшихся в этих местах на протяжении двух с половиной веков действиях, но, увы, ему не повезло и в этот раз. Свидание с загадочным существом, похоже, откладывалось. Во всяком случае, граф Глинский уже вновь был в седле. Ярославу, дабы не оставаться в одиночестве в сумрачном лесу, пришлось следовать за безумным Коляном и его верными холопами. Ватага с гиканьем понеслась по лесу навстречу набегающему рассвету. Бешеная скачка закончилась у знакомого дворца, вновь принявшего свое первоначальное обличье. Ярослав с удивлением обнаружил посреди аллеи под погашенным фонарем сиротливо стоящую «Ладу» Кравчинского. Сам Аполлон, заложив руки за спину, прогуливался перед крыльцом, любуясь изумительным фасадом волшебного дворца.

— Любопытно было бы узнать, — хмыкнул, спешиваясь, граф Глинский, — где этот чертов иностранец добыл столь чудовищную карету. Ничего более уродливого мне в жизни видеть не доводилось. А я повидал мир, Друбич.

При виде Кузнецова, Кравчинский раскинул руки в стороны, этот жест можно было расценивать и как братское приветствие и как извинение за невыполненное задание. Ярослав уже понял, что поэту не удалось выбраться из ловушки.

— Все дороги ведут в Рим, — подтвердил догадку детектива поэт. — Куда бы я ни поворачивал, «Лада» неизменно привозила меня к этому дворцу. В конце концов я плюнул на это дело и решил просто выспаться. А что, мы с тобой опять одеты несообразно эпохе?

— Я жду вас в гостиной, господа, — бросил граф Глинский, взбегая на мраморное крыльцо.

Ярослав, честно говоря, надеялся, что с рассветом Колян Ходулин слегка придет в себя, но ошибся. Его старый приятель до того врос в шкуру покойного графа, что вылезать из нее не собирался, похоже, даже на время.

— Пошли в костюмерную, — вздохнул Аполлон. — Не идти же к аристократическому столу в плебейской джинсе.

Дворец был пуст, если не считать, разумеется, обслуги. Не было ни фрейлин, ни преображенцев, ни местных помещиков, позапрошлой ночью танцевавших в его главной зале. А в остальном здесь практически ничего не изменилось. Все та же дивная мебель, все та же красная ковровая дорожка на лестнице, ведущей на второй этаж. Кравчинский мимоходом заглянул в спальню с роскошным ложем и указал Ярославу на знакомый шкаф. Этот шкаф единственный из всей имевшейся в наличии мебели перемещался из эпохи в эпоху практически в неизменном виде. Аполлон извлек из него оставленные в двадцать седьмом году двадцатого века вещички века восемнадцатого, включая шпагу гвардии преображенца и даже его пистолет. Не хватало только мундира и черного кафтана, в котором блистал на балу граф Калиостро. Но в черном кафтане теперь блистает пугало на огороде у тети Фроси, а мундир так, видимо, и висит на плетне, где его оставил Ярослав. Впрочем, запасной мундир нашелся в соседней комнате, которую Аполлон окрестил костюмерной. Так что к графскому столу друзья вышли при полном параде, весьма довольные собственным видом, но крайне огорченные нелепостью ситуации, в которой пребывали уже третьи сутки.