Андрей Чернецов - Сети зла

Стир блистал красноречием, особенно поэтично повествуя о тех временах, когда атланты поклонялись тут своему богу-прародителю, что являлся им не иначе как под видом дракона, страшного допотопного зверя, изображение которого красовалось на королевских знаменах и вырезалось жрецами над дверями их храмов.

Окажись на месте Орландины ее сестра, не только набожная, но и начитанная, то наверняка у них бы вышел исторический спор, переходящий в богословский, и, чего доброго, послушница еще бы и уличила собеседника в невежестве. Но в лице амазонки он нашел благодарную слушательницу. Ибо за всю жизнь она прочла ровным счетом четыре книги. Первой был находящийся на грани приличия роман Клавдия Готического «Хотела и сумела» про приключения приехавшей в Александрию чернокожей принцессы, задушившей изменявшего ей белого мужа. Второй — «Краткий новейший стратегикон», содержавший описание войн, которые вела Империя за последние двести пятьдесят лет. Третьей — «Полный устав караульной и пограничной службы»: именно по нему она училась грамоте. Четвертой был учебник «Лечение болезней, от разврата и любострастия проистекающих» великого медика Везалия, с великолепными цветными иллюстрациями, издания Александрийской Академии. (Это была книга ее мужа, и под ее впечатлением Орландина заявила Клеору, что если узнает, что он посещает публичные дома, то самолично прирежет.)

Между делом Стар рассказывал и о себе. Хотя и являясь коренным баварцем, был он не аллеманом-германцем, а кельтом, которых тоже немало жило в тех краях.

При Атаульфе их сильно обижали, хоть и не так, как иудеев или артанийцев (или, к примеру, негров), так что семья Стира, когда-то богатая, ныне жила довольно скудно, что во многом и толкнуло его избрать карьеру странствующего артиста. Но не только это.

— Понимаешь, — пояснил бард, — я ничего плохого про свою родину сказать не хочу, но у нас певцу или поэту приходится нелегко. Народ в Баварии хотя и добрый, но ничем, кроме пива и колбасы, не интересуется. У нас даже самый захудалый подмастерье колбасника считается выше того, кто сочиняет стихи — будь он хоть вторым Гомером или Вергилием. Даже мои братья кельты уже почти все стали такими же. Что мне там делать? Только что вот сочинять стишки, восхваляющие это пойло?

— «На свете нет наверняка напитка лучше, чем пивка…» — с насмешкой процитировал он. — «А тот, кто пьет не его, а вино, не есть человек, а есть…» Ну, ты сама понимаешь. Между нами говоря, баварское пиво — едва ли не худшее, которое я пил.

— Это верно, — глубокомысленно подтвердила Орландина. — Это ты прав. Поганее германского пива ничего придумать невозможно.

И в самом деле, хотя аллеманы и предпочитали пиво всем прочим напиткам, но варили его хуже всех. Ну, как можно сравнить баварское или франкский бриттер хотя бы с превосходной «О'Болонью», которую варят собратья Стира, кельты, по куявским рецептам? (В переводе с их языка это значит «Сын Болоньи».) Или с эйринским «Магнатом»?

Пока они прогуливались, Орландина. слушая излияния певца, не забывала машинально отслеживать окружающую обстановку, отмечая то узкий, почти неприметный переулок между двумя параллельными улицами, которым можно было в случае чего проскочить без помех, то квартал старых домов, где сам черт ногу сломит и где можно легко укрыться от преследователей.

Стир тоже внимательно изучал, но, естественно, не возможные пути отхода и места засад, а собеседницу.

Причем сказать, что он «бросал на нее похотливые взоры» (как пишут в романах), было нельзя. Скорее это был восхищенный взгляд художника на статую. Ибо прежде певцу не приходилось близко общаться с подобными девушками.

Тихонько вздыхая про себя, он ловил взором то сильный разворот плеч, переходящий в такую же сильную шею, то матовый приятный загар кожи и аппетитную округлость бедер, когда ветер обтягивал шаровары на ее ногах.

А когда расстегнутый жилет распахивался, можно было увидеть, что грудь ее под суровым полотном упругая и задорно торчащая — ведь под рубахой у девушки по привычке не было надето ничего.

Орландина этих взглядов не замечала.

— А ты каким богам молишься? — спросила она, чтобы поддержать умную беседу.

— Я атеист! — гордо изрек он. — В богов не верю!

— Ну хоть не христианин, — вздохнула воительница.

Как можно не верить в богов, она не понимала, но не уподобляться же сестренке и не устраивать проповеди среди улицы!

— Ты не любишь христиан?

— Нет, почему же… — вдруг смутилась Орландина. — У меня сестра христианка. А почему ты спросил?

— Да у меня у самого родители христиане. Я во многом ушел еще и поэтому. Меня в монахи отдать ведь хотели, чтобы наследство не делить. — Вдруг Стир задумался. — Послушай, м-м-м… Ласка, — неуверенно начала он, — ты не против, если я почитаю тебе свои стихи? Понимаешь, — словно оправдываясь, продолжил он, — я тут написал несколько новых песен, а показать их некому. Видишь ли, это песни, как тебе сказать, не для кабаков и тех женщин, которые обычно там бывают. Не кухарке же на постоялом дворе мне их исполнять?

— Ладно, валяй, — со снисходительным вниманием бросила Орландина, надо сказать, отчасти даже польщенная — все же парень считает ее повыше обычных веселых девок. — Если только они, конечно, не о нефритовом стебле с яшмовыми вратами цвета утренней зари и всем таком в этом роде.

Стир уставился на Орландину так, словно она объявила, что приходится родной дочерью святому Симарглу.

— Ты знакома с поэзией Чжунго и Ниппон? Только там употребляют такие, хм, выражения.

— А то ж? — как можно небрежнее пожала Орландина плечами. — Ты что думал — я дикая совсем? — И добавила, непринужденно соврав: — У нас в полку служил один мужик из Чжунго. Говорят, тамошний беглый принц. А может, врут…

— Ну, хорошо, слушай.

И, присев на парапет, он запел:

— Очень красивая песня, — тихо молвила Орландина. — А еще чего-нибудь…

Одним словом, она забыла и про то, что хотела спросить, и про дела. Но когда они расставались, не позабыла поинтересоваться, в какой гостинице живет парень.

При случае надо заглянуть. Завтра, например…

Легко сказать: сиди в номере и никуда не отлучайся.

А как тут усидишь, если ноги так и несут тебя прочь из гостиницы, туда, на улицу?