Александр Афанасьев - Алая кровь на белых крыльях

Из детских сочинений:

- Я получил от сестры письмо с траурной каймой, она писала, что я мал, чтобы узнать, как умер мой отец. Теперь я знаю, что его замучили.

- Я был маленький мальчик и то лицом к лицу столкнулся со смертью.

- Мы полгода питались крапивой и какими-то кореньями.

- У нас было, как всюду, повелительное "открой", грабительские обыски, болезни, голод, расстрелы.

- Было очень тяжело. Мама из красивой, блестящей, всегда нарядной сделалась очень маленькой и очень доброй. Я полюбил ее еще больше.

- Видел я в 11 лет и расстрелы, и повешение, утопление, и даже колесование.

- Все наши реалисты погибли. Домой не вернулся никто. Убили и моего брата.

- За эти годы я так привык к смерти, что теперь она не производит на меня никакого впечатления.

- Я ходил в тюрьму, просил не резать папу, а зарезать меня. Они меня прогнали.

- Приходил доктор и, указывая на маму, спрашивал: "Еще не умерла?" Я лежал рядом и слушал это каждый день, утром и вечером.

Одной из задач "санации" приобретенных территорий для создания благоприятных условий для проживания польской нации пан Пилсудский считал уничтожение местной непольской культуры. К сожалению не вся территория Германии была подконтрольна Польше, а только ее восточные земли - на других территориях находились французы и бельгийцы. Но эту ситуацию можно было исправить в отдаленном будущем, когда поляки станут преобладающей по численности нацией в Европе и освоят приобретенные Великой Польшей земли. А пока нужно уничтожать чуждую культуру на тех германских землях, которые есть. Великий Юзеф знал, что к концу мировой войны очень многие немцы разочаровались в христианстве, и среди них стали все более популярными различные теософские и неоязыческие учения. Германия попыталась почерпнуть силы и волю к победе в новых учениях, более агрессивных по своей сути чем христианство, но опоздала. Если бы немецкий народ начал это делать на пару лет раньше, то исход мировой войны мог бы быть предрешен не в пользу Антанты. Особым почитанием у новых язычников пользовался остров Рюген, на которым были расположены полуразрушенные языческие алтари древних германцев. Некоторые из адептов даже заявляли что Рюген, это колыбель цивилизации и мировой культуры. Усилиями этих, а также многих других адептов различных учений остров приобрел у Германии некое священное значение. Именно этим и решил воспользоваться польский диктатор, нанося удар по самому сокровенному и святому. Он не стал взрывать старые алтари, зачем делать такую глупость, когда есть способ более действенный! Проще всего доказать этим тевтонам, что их боги мертвы, и что сами тевтоны тоже мертвы и как государство, и как нация. Алтари острова Рюген стали местом казни германского населения, в рамках проводимой программы освобождения жизненного пространства. Приговоренных, к уничтожению свозили на остров, а далее доставляли к древним обветренным временем алтарям. Там, на жертвенных камнях алтарей людям рубили головы, проливая германскую кровь на алтарь древних германских богов. Конечно, для начала двадцатого века это было дикостью, но процесс отрубания голов, был очень популярен среди польской шляхты, гордившейся своими древними традициями. Здесь же на острове Рюген наглядно доказывалось, что германские боги либо мертвы, раз никоим образом не оказывают помощи своему народу, либо, что еще хуже для германцев - их боги, уже находятся в подчинении Великой Польши, и проливаемая кровь служит источником побед польского оружия. В качестве доказательства второй версии польские ученые стали приводить факт того, что некоторые из алтарей, обслуживаемые палачами, стали светиться по ночам. Конечно же, ученые не были дураками, они были материалистами, ибо шло второе десятилетие двадцатого века, и сей факт свечения объяснялся просто - на камнях алтарей живут бактерии превращающие органические вещества в фосфор. Органическим веществом является проливаемая на жертвенные камни кровь - и именно ее остатки перерабатываемые бактериальной культурой светятся по ночам - схожие процессы можно наблюдать по ночам на многих кладбищах и свалках пищевых отходов. Так что ничего мистического на самом деле нет. Что до официальных заявлений - так это для того, чтобы сломить дух германской нации.

Из детских сочинений:

- Я видел горы раненых, три дня умиравших на льду.

- Моего папу посадили в подвал с водой. Спать там было нельзя. Все стояли на ногах. В это время умерла мама, а вскоре и папа умер ‹…›

- Папа, немного взволнованный сказал, что его увозят проверять паспорт. Мама успела благословить его маленькой иконой. Утром мама так плакала, что я догадался, что папу убили. Я долго не верил этому страшному известию.

- Папа поздно ночью пришел из казарм. Я понял, что он не спит. Скоренько оделся и пошел к нему. У папы были чужие глаза. Он попросил его поднять. Я сказал: "Ты, папа, тяжелый". Он помолчал и говорит: "Николай, слушай маму". Набрал полную грудь и умер. Я побежал всех будить.

- Его родители скрывались. Голод заставил послать сына в город за хлебом. Он был узнан и арестован. Его мучили неделю: резали кожу, выбивали зубы, жгли веки папиросами, требуя выдать отца. Он выдержал все, не проронив ни слова. Через месяц был найден его невероятно обезображенный труп. Все дети нашего города ходили смотреть.

- Полиция легиона помещалась в доме моих родителей. Когда поляков прогнали, я обошла неузнаваемые комнаты моего родного дома. Я читала надписи расстрелянных, сделанные в последние минуты. Нашла вырванную у кого-то челюсть, теплый чулочек грудного ребенка, девичью косу с куском мяса. Самое страшное оказалось в наших сараях. Все они доверху были набиты растерзанными трупами. На стене погреба кто-то выцарапал последние слова: "Господи, прости" ‹…›

- Это было время, когда кто-то всегда кричал "ура", кто-то плакал, а по городу носился трупный запах.

- Днем нас убивали, а под покровом ночи предавали земле. Только она принимала всех. Уходили и чистые и грязные, и белые и красные, успокаивая навсегда свои молодые, но состарившиеся сердца. Души их шли к Престолу Господнему. Он всех рассудит.

- Мы долго бродили по лесу. Ночью перебрались через маленький ручей. Маме было тяжелее всех: она несла на руках моего маленького брата и горячо молилась, чтобы он не закричал, а то все наше дело пропало. Ему дали лекарства - опий. Мы были одеты во все черное. Присели в канаве, как камни, когда проходили солдаты.

Она знала, что рано или поздно они придут. Вряд ли Сруль Койцман, их сосед, откажется от возможности приобрести почти задаром, что-нибудь из обстановки их квартиры. Его ломбард процветал еще до войны. О том, сколько денег он нажил, когда спекулянты взвинтили цены на продукты, не знает никто. Самое страшное в нынешней ситуации, даже не "натурализация", а то кто ей будет руководить. Старший сын ее соседа - Самсон Срулевич Койцман командовал ныне отделением 4-го петроградского батальона Свободного Иностранного Легиона, и гордо носил нарукавную бело-красную повязку, на которой была изображена рука, сжимающая саблю. Он не простит ей того публичного унижения, которое он пережил тогда в первые дни войны. Светлана как сейчас помнила тот пьяный и самодовольный и похотливый взгляд самца, когда он вечером поймал ее выходящую из подъезда, и схватив за волосы, с криком: "Пойдем со мной, гойская шлюха!",попытался на глазах у стоящих людей затащить ее обратно в подъезд. Это животное было на полторы головы выше ее, и, по мнению Светланы, не уступало ростом и силой одноименному библейскому персонажу. Она не растерялась тогда, вспомнила чему учил ее отец - и врезала коленом в пах этому ублюдку. А затем приложила еще, снова коленом но уже по лицу, согнувшегося от боли сынка ростовщика. И тут же убежала наверх, в свою квартиру. Он тогда лишился двух передних зубов, но щербатым ходил не долго - папаша вставил ему золотые. А сейчас это животное выполняет приказы польских оккупационных властей о "натурализации" и отправке рабочей силы на запад в Великую Польшу. Причем еще недавно Самсон Койцман щеголял в кожанке сотрудника Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по Борьбе с контрреволюцией и саботажем. Дальним родственником Койцманов был некий Гельфанд (который был известен в большевистских верхах как Парвус) Эх, улететь бы сейчас! Светлана Долгорукая с тоской вспомнила о своих полетах на "Моране" и "Ньюпоре". Сколько трудов ей стоило добиться разрешения обучаться в летной школе! Если бы не отец, воевавший тогда на Кавказе, наверное ей бы не разрешили. А тогда, в семнадцатом, она узнала об ударном батальоне Бочкаревой, и даже встретилась с ней. Мария Леонтьевна отнеслась очень серьезно к ее идее, и обещала помочь. И даже кое-что успела сделать - бумаги с предложением сформировать женский авиаотряд попали на стол к Главнокомандующему, но потом все завертелось и разрушилось с ужасающей быстротой - большевистский мятеж, штурм Зимнего. По слухам Прапорщик Бочкарева была зверски убита там в Зимнем, защищая власть, которая по сути предала всю Россию. И убили ее те, кто сейчас вступил в ряды "санационных" батальонов и Легиона, те, кто готов был на любую жесткость и подлость ради удовлетворения своей похоти и унижения слабых.