Альберт Беренцев - Грибификация: Легенды Ледовласого

Я этого не хочу, Хрулеев. Я полагаю, что ты еще можешь быть нам полезен, особенно сейчас, когда наши человеческие ресурсы истощены этой проклятой битвой за картофельное поле. Так что тебя надо убрать долой с глаз Германа, чтобы Вождь не видел тебя, когда оклемается. Поэтому я перевожу тебя в рабы.

Пойми меня правильно, Хрулеев, это в твоих же интересах.

Вижу, что ты ранен. Но, к сожалению, врачей у нас не осталось. Плазмидова еще жива, но вероятно уже никогда не сможет никого лечить. Увы, она не в том состоянии. Так что помощь тебе окажут твои новые товарищи — рабы. Они должны были научиться это делать, ведь их мы никогда никак не лечили. И если они при этом до сих пор живы — значит, как минимум, умеют оказывать первую помощь. Логично? К кузнецу его!

Хрулеева потащили сквозь темноту и дождь и затолкали в какое-то очень теплое, сухое и приятное место, где пахло гарью.

— Башку ему побрейте, — распорядился кузнец, громадный широкоплечий человек, — Ну че, каким номер тебя клеймить? Какой твой любимый? У тебя есть счастливое число?

Хрулеев не ответил, вместо этого он действующей рукой потянулся к какому-то острому штырю, валявшемуся на полу.

Хрулеева ударили ногой в грудь, он заорал от боли и упал на спину. По грудине разлилась обжигающая боль, как будто внутрь залили кипятку. Двое людей из личной охраны Германа, имен которых Хрулеев не знал, держали его, а Сергеич сбрил машинкой Хрулееву все волосы на голове.

— И тряпочкой ему башку протри, — посоветовал кузнец, — А то волос в ожог попадет — может быть гниль, заражение и тому неприятные вещи.

Кузнец бросил на жаровню большие кованые стальные цифры — три, восемь и девять. Выбрал он их наугад, просто запустив руку в ящик с клеймами.

— Покрепче держите, особенно башку, — распорядился кузнец, — А то я ему ткну случайно горячим железом в глазяру — и будет у вас полуслепой бесполезный раб. И все труды насмарку и псу под хвост.

Но Хрулееву было плевать на собственную «глазяру», он продолжал вырываться.

— И очень глупо, — заметил кузнец.

Когда он припечатал ко лбу Хрулеева первую раскаленную цифру, Хрулееву больше всего захотелось потерять сознание от боли. Но спасительное забытье не пришло, Хрулеев впервые в жизни завизжал.

Когда кузнец припечатал вторую цифру — ощущение было таким, как будто Хрулееву вогнали в голову железный щуп, прошедший через череп насквозь, от лба до затылка, и намотавший на себя мозг.

Только когда кузнец клеймил Хрулеева последней цифрой в третий раз, только тогда он, наконец, потерял сознание от болевого шока.

12 октября 1996 года

Балтикштадтская губерния

Хрулеев лежал на чем-то грязном и дурно пахнущем. Хотя, возможно, это он сам вонял и гнил заживо. Тела он не чувствовал, только горящую огнем голову. Все было тяжелым, воспаленным и растекшимся, как будто он превратился в лужу гноя. Вокруг было много людей.

— Пить... — попросил Хрулеев.

— Сейчас, — кто-то зачерпнул воды, — Держи. Осторожнее.

Хрулееву в рот влили ледяной свежей воды.

— Я тут поставлю. Если захочешь пить — вот кружка, — сказал молодой женский голос.

— Да че ты с ним возишься? — вяло и недовольно произнес мужской голос.

— Ради тебя и вожусь, дурак. Ты же слышал, что сказал Винтачков? Если этот послезавтра не выйдет на работу — нас всех оставят без еды на целый день.

— Послезавтра на работу? Что ты несешь? Да он даже до завтра-то не дотянет. Все равно сдохнет. Нет смысла на него силы тратить. Лучше отдохнуть, чтобы пережить день без жратвы, когда этот помрет.

— А вдруг не помрет, — заспорила девушка, — От клеймения еще никто пока не умирал. Вот только у него с рукой что-то, и плечо порезано...

Хрулеев хотел сказать, что это все ерунда, что больше всего у него болит в грудине, но не смог.

— Вали уже к себе, — недовольно произнес другой мужской голос, — Сейчас Винтачков придет, нас из-за тебя бить будут.

— Сейчас, надо ему раны обработать...

— Чем ты их ему обработаешь, дура? Говном обмажешь?

— Не знаю. Водой. А завтра водки принесу, мне господин третий градус даст.

— Ага, и нам водки принеси, — сказал мужской голос

— Да вали уже в женский барак, германовская подстилка! — закричал другой.

13 октября 1996 года

Балтикштадтская губерния

Хрулеев иногда приходил в себя и понимал, что все очень плохо. Он всхлипывал и плакал. Когда он закрывал глаза — приходила темнота, но боль оставалась. Он смог пошевелить пальцем на правой руке, но боль была невыносимой.

— Ага. Не хочешь работать, лентяй, — спокойно произнес похожий на глиста высокий и тощий человек с короткой стрижкой, — Уже два дня отдыхаешь. Так не пойдет, брат. Сегодня все в этом бараке сидят на голоде. Эй, староста!

— Да, господин четырнадцатый градус?

— Этот раб завтра должен работать. А то несправедливо.

— Все сделаем, господин четырнадцатый градус.

Коротко стриженый человек наступил Хрулееву ногой на травмированную руку, Хрулеев закричал и потерял сознание.

15 октября 1996 года

Балтикштадтская губерния

— Давай, бей. В глаз ему воткни, — сказал мужской голос.

— Да я боюсь.

— А ты не бойся. Если не убьем этого мудака — Винтачков нас и дальше будет голодом морить.

— Ага, а если убьем — он вообще нас всех выпорет.

— Так лучше быть поротым, чем голодным. Раньше русских крестьян регулярно пороли, зато кормили. Я знаю, я же историк.

— Ага, вас он выпорет, а меня за убийство вообще в Молотилку бросят. Лучше быть голодным, чем перемолотым, нет?

— Да че ты боишься? В Молотилку уже пять дней никого не бросают. Там, говорят, ордынцы Герману вломили. Так что Вождь закрылся у себя в баке и плачет. А Блинкрошев никого в Молотилку не бросает.

— А что он делает? Вешает? Расстреливает?

— Да забей, скажем, что смерть наступила по естественным причинам. Ты смотри, он весь раскуроченный. Все равно скоро сдохнет, даже Винтачков говорит.

— Ага. Только смерть от гвоздя в глазу — это нихуя не естественные причины.

— Так мы гвоздь потом вынем и спрячем, дурак.

— А выколотый глаз на место вставим, да? С чего ты вообще взял, что человека можно убить ударом гвоздя в глаз?

— Обычным может и нельзя. А этим — сто процентов можно. Ты сам глянь, какой он длинный. Это не простой гвоздь. Я его нашел в разрушенном сарае, когда меня на дальнее поле гоняли. Это финский гвоздь, средневековый. Вон, видишь, какой ржавый. Его древний финн-кустарь выковал. Я историк, я знаю.

— Ну раз ты историк и все знаешь — так сам возьми этот финский гвоздь и втыкай его людям в глаза. А я не буду.