Альберт Беренцев - Грибификация: Легенды Ледовласого

— Ты дурак? Ты есть хочешь? Если хочешь — так воткни сраный гвоздь этому мудаку в глаз. А потом мы его на живот перевернем, Винтачков ни фига не заметит, что мы ему глаз проткнули. Он же не будет труп переворачивать.

Человек со средневековым гвоздем вздохнул:

— Слушай, а может лучше в горло?

— Ну давай в горло. Сунь ему уже этот гвоздь хоть куда-нибудь.

— Мама, прости. Ты меня такому не учила... Но я очень хочу кушать. А Винтачков не дает, пока этот болезный тут лежит, — сказал владелец гвоздя.

— Да хватит свою мамку вспоминать! Втыкай уже. Быстро и сильно, — потребовал историк.

Рука с гвоздем нависла прямо над лицом Хрулеева.

Хрулеев чуть приподнял голову и вцепился изо всех сил в нее зубами. Здоровой рукой он попытался ударить убийцу по ребрам, но вышел лишь слабый тычок.

— А, блять! — заорал убийца, он разжал пальцы, огромный кривой ржавый гвоздь упал Хрулееву на лицо. Хрулеев тут же схватил гвоздь и взмахнул им, но ни в кого не попал. Он разжал зубы, во рту был вкус чужого мяса и крови.

— Вы что тут, с ума сошли? Что вы делаете? — заорал кто-то.

Хрулеев спрятал трофейный гвоздь себе в карман.

— Мы ничего. Хотели посмотреть, че с этим. А триста восемьдесят девятый кусается!

— Так и нехуй ему руки в рот совать.

— Так мы по-братски, хотели полечить его... А то Винтачков сказал, что пока триста восемьдесят девятый не выйдет на работу, нас будут голодом морить.

— Отойдите от него уже. Шура вечером придет — полечит. Воды вон ему пока дайте.

— Как скажешь, староста.

16 октября 1996 года

Балтикштадтская губерния

— Да он здоров, господин четырнадцатый градус. Только рука вон чуть распухшая. А еще он не встает и не говорит. Обиделся на нас, наверное.

— Ага. И ссыт и срет тоже под себя? Почему от него воняет?

— Не, на парашу он ходит. Только в помывочную не ходит.

— Ну, раз от него все равно воняет — поставишь его завтра сортир вычерпывать. Шестнадцатый градус Нелапкин сказал, что в отсеке семь отхожее место уже до краев. Одной руки, чтобы таскать ведро с говном ему хватит. Справится, — сказал Винтачков и ударил Хрулеева ногой в лицо.

19 октября 1996 года

Балтикштадтская губерния

Хрулеева пошатывало под весом ведра с говном. Он вычерпывал сортир уже третий день. От вони и голода его рвало. Ситуативный начальник Хрулеева по вычерпыванию сортира Нелапкин с ним больше не разговаривал, да и видел его Хрулеев только один раз, вчера. Нелапкин все еще был шестнадцатым градусом, а Хрулеев теперь был рабом.

Правая рука Хрулеева порозовела и уменьшилась в размерах, он даже мог согнуть и разогнуть пальцы на ней. Но к работе рука была все еще не пригодна, так что Хрулееву приходилось таскать говно одной левой.

Есть ему давали только несколько картофелин в день, причем часто гнилых, а вчера еще дали капустную кочерыжку.

Таскать говно приходилось далеко. Нужно было пройти через седьмой, девятый и двенадцатый отсеки, потом через отсек, где стояли бараки рабов, потом через пятый, и только потом вылить говно в специально вырытую яму в сожженном поле.

Хрулеев часто останавливался, падал, проливал на себя содержимое сортира. В груди все еще болело, но меньше. От раны, оставленной на колене когтями филина, Хрулеев хромал.

Рабочий день составлял одиннадцать часов. Проходя через отсек, где жили рабы, Хрулеев остановился не в силах больше терпеть тошноту. Его вырвало желчью, желудок свело.

— Ага, — сказал проходивший мимо начальник над рабами четырнадцатый градус Винтачков, — Значит, выблевываешь нашу картошку? Совсем не ценишь труд людей, которые ее собирали. И смотри, ты из ведра на землю пролил. Тяжело, да? Может быть тебя подменить, триста восемьдесят девятый?

Хрулеев не ответил.

— Эй, сто двадцать шестой, — крикнул Винтачков рубившему дрова рабу. Тот живо подбежал к начальнику.

— Сто двадцать шестой, смотри. Триста восемьдесят девятый устал. Надо ему помочь. Возьми ведро говна.

— Так я дрова... — неуверенно произнес сто двадцать шестой, но Винтачков лишь внимательно посмотрел на него.

Сто двадцать шестой поморщился, подавил рвотный позыв и брезгливо взял измазанное говном ведро.

— Хорошо, — бодро сказал Винтачков, — Я думаю, что триста восемьдесят девятому надо освежиться. Вылей это ведро ему на голову, сто двадцать шестой.

Рабу пришлось встать на цыпочки и приложить усилия, чтобы выполнить приказ, он был ниже Хрулеева. Говно вылилось прямо на Хрулеева, залило глаза, застряло в носу и ушах, попало в рот. Винтачков кивнул:

— Замечательно, сто двадцать шестой. Иди умойся и возвращайся к дровам. А ты, триста восемьдесят девятый, зачерпни еще и продолжай работу. И я запрещаю тебе мыться до вечера, все равно же весь перемажешься, как свинья. А если будешь плохо работать — я тебя брошу на корм собакам. Начальник псарни Зибура сказал, что нам нечем их больше кормить. А Блинкрошев разрешил мне использовать для этой цели нерадивых рабов. Сортиры должны быть вычищены к завтрашнему вечеру. За работу, триста восемьдесят шестой.

Хрулеев взял ведро и пошел назад к сортиру.

19 октября 1996 года

Балтикштадтская губерния

Хрулеев кое-как умылся и постирался, хотя сил у него не было совсем. От него все еще воняло.

До отбоя оставалось полчаса, единственное свободное время у рабов.

В голове была пустота, в теле — боль, голод и воспаление. Не было больше Хрулеева.

В бараке ему повеситься не дадут, там слишком много народу. Но завтра утром, когда его снова погонят вычерпывать сортир, он закроется там и повеситься на ремне. Ремень у него был, крепкая балка в сортире тоже есть, привязать к ней ремень он сможет,хотя это и будет долго из-за травмы правой руки.

Вот и все. Завтра.

Хрулеев достал из кармана фотографию. Hotel De Paris Monte Carlo, Монако, жена и дочка, пляж, залитый солнцем, теплое море. Когда это все было? Чуть больше года назад, подумать только. Теперь в это не верилось. Фотография тоже была перемазана в говне, бурое пятно было даже на лице дочери.

Хрулеев разрыдался.

К нему осторожно подошла бритая рабыня с номером девяносто один на лбу. Рабыня была в красном длинном выцветшем платье, в рваном местами, но теплом, свитере и жандармской зимней куртке без нашивок и погон. Ее вроде звали Шура, она заботилась о Хрулееве, когда его принесли сюда полумертвым.

Шура имела привилегированное положение, потому что спала с Сергеичем. Он приходил к ней пару раз в неделю и уединялся с рабыней в дровнике. Потом в том же дровнике Сергеич выпивал и выкуривал сигарету, нарушая таким образом все возможные запреты Германа одновременно. Видимо ему это позволялось, поскольку среди Любиных головорезов Сергеич был единственным человеком верным лично Герману. Теперь Люба была мертва, и Сергеич, вероятно, занял ее место начальника личной охраны Германа. А значит, ему будет позволяться еще больше вольностей.