Альберт Беренцев - Грибификация: Легенды Ледовласого

Но все пиздюли в отношении Кутака закончились после первой поездки на стрельбище. В меткости и скорости стрельбы Кутак показал лучший результат во всем СССР за 1986 год.

Пораженное высокое начальство даже хотело присвоить Кутаку сержанта, дать красивый значок и отправить поскорее в Афганистан. Но, осознав, что Кутак не может выполнять приказы, потому что не понимает их, и неспособен выучить русский язык даже в перспективе, начальство решило ограничиться красивым значком.

Зато, с тех пор, как Кутак прославился, пиздить его запретил лично полковник Гоголько. Тот же полковник наотрез отказывался передавать Кутака в другие рода войск, утверждая, что слава Кутака всецело и целиком принадлежит службе тыла ВВС СССР. Но Казаряну не было от этого легче, ведь нянчиться с Кутаком приходилось именно ему, а не полковнику Гоголько.

Любимой фразой Кутака была «крийгды-плывриз». Никто не знал, что она означает, и ни один человек не был способен повторить в точности тот дикий набор звуков, который изрыгал рот Кутака, когда он говорил эту фразу. Но Кутак произносил эту фразу часто и охотно, практически по любому случаю. Говорить «так точно» Кутак так и не выучился, поэтому сейчас, когда прапорщик Густопсинов интересовался, поняли ли его бойцы, Кутак ответил как обычно:

— Крийгды-плывриз!

— Ну вот и хорошо. А тебе все понятно, Казарян? — уточнил Густопсинов.

— Так точно, товарищ прапорщик.

— Вот и славно. А раз вам все понятно, то подписывайте эту сраную бумагу, одевайте ебучие ОЗК и блядские противогазы, и берите фонари и оружие...

10 октября 1996 года

Балтикштадтская губерния

— На кого указывает этот выблядок? Он общается с нами? Что он хочет сказать? Да как он смеет? — бушевал снова влезший на трибуну Герман, — Давайте его сюда, быстро. Спустить клетку!

Все собравшиеся на площади сейчас смотрели на Хрулеева. И мальчик в клетке тоже.

Мальчик застыл в своей указующей позе, он был совершенно неподвижен, и в этой неподвижности было нечто нечеловеческое, грибное.

Хрулеев краем глаза видел, что Плазмидову куда-то утащили, Герман про нее забыл. Наверное, старуха умрет, вряд ли в девяносто восемь лет можно пережить прицельный удар в челюсть. Еще он видел, что Люба снова залезла на трибуну, вслед за Германом. Половина лица у Любы все еще была красной от пощечины Германа.

Сердце Хрулеева бешено билось, дышать было тяжело, он безуспешно пытался унять дрожь.

Зачем этот мальчик смотрит на него уже час, зачем он тычет в него пальцем?

Хрулеев подумал, что наверное Гриб хочет скомпрометировать его перед Германом, этот проклятый мальчик хочет, чтобы Герман бросил Хрулеева в Молотилку. Но зачем ему это? Хрулеев не сделал ничего плохого ни Грибу, ни детям. Он даже не убил ни одного ребенка. Почему именно он? За что? Но страх мешал Хрулееву соображать, ответов на свои вопросы он найти не мог.

— Подойди! Да, ты. Сюда, на трибуну, — распорядился Герман, его голос снова стал спокойным и ледяным, — И выблядка тоже ко мне.

Пройдя мимо охранников с калашами, Хрулеев влез по железной лесенке на трибуну.

Встав рядом с Германом, он оглядел с высоты трубуны собравшихся на площади. Отсюда они казались отвратительной серой биомассой, лица у всех были больными, изможденными, они с любопытством смотрели на Хрулеева. Во взглядах читалась скрытая, затаенная радость, что в беду попал Хрулеев, а не они. Единственным, кто смотрел на Хрулеева с сочувствием, был ордынец, стоявший здесь же на трибуне.

Клетку тем временем опустили, раскатав катушку с цепью, крепившуюся к железному силосному баку, где хранилась теперь квашеная капуста.

Пятеро Любиных головорезов взяли мальчика на мушку, а еще трое накинули на мальчика толстый канат и крепко примотали ему руки к телу. По крайней мере, тыкать в Хрулеева пальцем мальчик больше не сможет. Ребенок не сопротивлялся, вид у него был совершенно безразличным, как будто он был накачен наркотой.

— Мальчика сюда, остальных убить. Больше никаких пленных, никогда, — приказал Герман.

Шнайдер прицельным выстрелом в голову добил умиравшую вскрытую Плазмидовой девочку. Еще один патрон он отправил в голову второй, уже давно мертвой, девочки, которая лежала на полу клетки лицом вниз.

Связанного мальчика затащили на трибуну. Мальчик смотрел только на Хрулеева, как будто здесь больше никого не было. Но выражение его серых глаз было безразличным, отсутствующим.

— Ты кто, новичок? — мягко спросил Герман.

— Хрулеев, шестнадцатый градус, — ответил Хрулеев, стараясь говорить громко и твердо.

— А объясни нам всем, пожалуйста, Хрулеев, почему этот выблядок указывал на тебя пальцем, а теперь пялится на тебя, как Президент на бутылку водки?

— Я не знаю...

— Не знаешь... — все также мягко продолжил Герман, поглаживая курчавую бороду, — Может быть, это какой-то заговор? Тебя прислал сюда Гриб, чтобы навредить мне, Хрулеев?

— Нет.

— А что же тогда? Почему этот мальчик не атакует? Раньше дети всегда нападали, когда мы доставали их из клетки, даже если они были связаны, как этот. Но выблядок только стоит и пырится на тебя. Отчего он так себя ведет? Отвечай, Хрулеев.

— Я не знаю.

— А Плазмидова бы знала, — неожиданно влезла в допрос Люба, — И объяснила бы нам, если бы ты, Герман, не использовал ее в качестве боксерской груши! Она все знает о детях...

Но Герман даже не взглянул на Любу, а та, испугавшись собственной дерзости, заткнулась, не закончив фразу.

— Ты его батя, — заявил Герман. Это было утверждение, не вопрос.

— Нет.

— Пидора ответ, — парировал Герман.

— Послушайте, Герман...

— Обращайся ко мне на ты. Мы все здесь братья и сестры.

— Прости, Герман. Послушай, у меня никогда не было сыновей, только дочка. И вообще, я не отсюда, не из Оредежа...

— Доказательства?

— Вот фото моей семьи, посмотри, — Хрулеев нашарил в кармане фотографию и протянул ее Герману, рука у него дрожала. Но Герман даже не взглянул на фотографию:

— Твоя дочка жива?

— Нет, вся моя семья мертва. И жена, и дочка, — соврал Хрулеев. Хотя это вполне могло оказаться правдой, Хрулеев и сам не знал, жива ли его дочь.

— Дайте ему автомат, — распорядился Герман, — Автомат Хрулееву, быстрее.

Сергеич подошел к трибуне и протянул Хрулееву свой АКМ. Трибуна была высокой, и чтобы взять оружие Хрулееву пришлось встать на колени, он взял протянутый Сергеичем калаш, как рыцарь принимает меч из рук своего сюзерена.

Все охранники, кроме оставшегося безоружным Сергеича, немедленно нацелили калаши на Хрулеева. Люба решительно встала между Хрулеевым и Германом, заслонив собою вождя от потенциальной опасности, и вынула из кобуры пистолет.