Роджер Желязны - Господь Гнева [litres]

Тибор кротко улыбнулся.

– Да, на меня возложили немалую ответственность, – промолвил он.

– Вы очень скромны, – сказал Шульд. – И довольно наивны. Вы полагаете, вас избрали лишь потому, что, когда Служители Гнева решили расписать церковь, вы случились под рукой и лучше вас художника в городке не было? На самом деле причина кроется совсем в другом. Поверите ли вы мне, если я скажу, что церковь в Шарлоттсвилле, штат Юта, была избрана местом для фрески только потому, что вы живете именно в этом городе? Поверите ли вы мне, что ваш город был избран потому, что вы являетесь величайшим художником среди ныне живущих?

Тибор резко повернул голову в сторону охотника и какое-то время молча смотрел на него.

– Отец Хэнди ничего подобного мне не говорил, – произнес он наконец.

– Отец Хэнди выполняет приказы своего церковного начальства, над которым есть еще более высокое начальство.

– Опять я не очень понимаю вас, – сказал Тибор. – Откуда вы можете все это знать?

Шульд усмехнулся и молча сверлил взглядом калеку – надменно вскинув голову, полуприкрыв глаза. Казалось, его лицо колышется в отблесках костра.

– Потому что я первоисточник всех приказов. Я хотел, чтобы вы стали моим главным художником. Я Глава истинной веры. Я Глава Церкви Служителей Гнева.

– Ну и ну! – ахнул Тибор.

– Да, это правда, – сказал Шульд. – По понятным причинам я не торопился открыть это. Мне не хотелось говорить при Пите Сэндзе.

– Шульд – ваша настоящая фамилия? – спросил Тибор.

– Имя человека меняется в разных странах. Фамилия Шульд меня устраивает. Я присоединился к вам в вашем Странствии, ибо хочу лично проследить за тем, чтобы вы не обознались и нашли нужного человека. А Пит Сэндз, несомненно, постарается обмануть вас. Такие у него инструкции – от его начальства. Но я позабочусь о том, чтобы он вас не провел. Я укажу вам Люфтойфеля – когда придет время. И как бы ни старалась Ветхая Церковь, ей не удастся помешать нам. Можете быть спокойны на этот счет.

– Я с самого начала нутром почувствовал, что вы не тот, за кого себя выдаете, – сказал Тибор.

Ему теперь и в самом деле казалось, что он чуть ли не с первого мгновения угадал в незнакомце Служителя Гнева высокого ранга. Но чтобы это был сам… нет, об этом и помыслить было страшно. Впрочем, о иерархии в Церкви Господа Гнева Тибор имел самое смутное представление. Знал только, что во главе Церкви стоит один человек.

«А я-то воображал, – подумал Тибор, – что решение о росписи в нашей церкви принималось нашим местным начальством – вздумали подукрасить бедную церковку. Но все это выглядит весьма правдоподобно, если хорошенько поразмыслить. Люфтойфель – средоточие веры. И соответственно все, что касается его канонического изображения, должно быть санкционировано самым большим церковным начальством. И вот оно самое большое начальство – сидит рядом у костра. Если Шульду положено было появиться, то появился он в самый подходящий момент. Никто другой, кроме подлинного главы Церкви Господа Гнева, не мог так верно подгадать время своего прихода и обладать столь точной информацией. Выходит, этому человеку следует верить».

– Я вам верю, – молвил Тибор. – Но это все… это ошеломляет. Спасибо вам за безмерное доверие ко мне. Я постараюсь оправдать его.

– Вы достойны моего доверия, – сказал Шульд, – потому и избраны. И теперь я вам открою еще одно: готовьтесь к неожиданности, ибо встреча может произойти внезапно. Мне придется ориентироваться по обстоятельствам – присутствие Пита Сэндза принуждает к хитростям. Начиная с настоящего момента вы должны быть готовы в любой момент запомнить и запечатлеть то, что я вам покажу, – без промедления, без предварительного предупреждения.

– Я буду держать фотокамеру в полной готовности, – пообещал Тибор, приводя в действие свои манипуляторы и перемещая фотоаппаратуру так, чтобы ею можно было воспользоваться в любой момент. – А что касается моих глаз – они всегда наготове.

– Отлично. В настоящее время от вас больше ничего не требуется. Когда на вашей сетчатке отпечатается его образ, ни Пит, ни все христиане мира не сумеют вырвать это знание из вашей памяти. И вы завершите фреску, как и было запланировано.

– Огромное спасибо, – сказал Тибор. – Вы пролили бальзам на мою душу, я безмерно счастлив. Надеюсь, Пит никак не сумеет вмешаться…

Шульд встал и ласково потрепал Тибора по плечу.

– Вы мне нравитесь, – сказал он. – Ничего не бойтесь. Все идет по плану.

На обратном пути Пит Сэндз думал о словах отца Абернати, а также о Шульде и Карлтоне Люфтойфеле.

«Отец Абернати никак не может в открытую сказать мне: «Убей Люфтойфеля!» – даже сознавая, что это разом решит все наши проблемы. Будучи истым христианином, он не может закрыть глаза на планы Шульда, коль скоро о них проведал. Да, тут та самая проклятая дилемма, возвращающая нас к коренному парадоксу, который таит обязательство любить все сущее без исключения – вплоть до людоеда, который собрался закусить вами. Если идти до логического конца, надо сложить руки и покорно умереть в людоедском котле. Если вы единственный во Вселенной буквальный приверженец христианской доктрины непротивления, ваши убеждения сгинут вместе с вами. Если буквальных приверженцев этой доктрины несколько… что ж, их убеждения сгинут вместе с ними под ножом того, кто на эту доктрину плевал. И благороднейший идеал человеческого поведения уйдет из мира вместе со своими носителями. Если мы, ради сохранения в мире этого идеала, убьем – то тем самым этот идеал замараем, предадим. Похожая концепция у дзен-буддистов: ничего не делай – и злой разрушит, сделаешь движение – и разрушителем станешь ты. Но при этом ты обязан – сохранить. Каким же, спрашивается, образом, если делание и неделание равнозначны?! Предлагаемый ответ: есть божественный промысел, который позаботится обо всем сам. Я, так сказать, проникаю в глубь вещи именно в тот момент, когда отрекаюсь от попытки проникнуть в глубь этой вещи. Или, в христианских терминах, сейчас мне дарован – в испытание моей воли – огромный соблазн, и этот ниспосланный дар следует воспринимать как акт величайшей милости ко мне. Но я, хоть убей, не ощущаю себя обласканным. Наоборот, у меня такое впечатление, что мои мысли бессильно раскорячиваются в виду совершенно неразрешимой ситуации. У меня нет ни малейшего желания убивать Люфтойфеля, честное слово. Я никого не желаю убивать. И не из каких-то религиозных соображений. Просто мне не по душе причинять боль – кому бы то ни было. Если эта жалкая скотина до сих пор жива, то кто знает – быть может, люфтойфелевская черная душа успела так настрадаться, что пора ее пощадить? Не знаю. И знать не желаю. В конце концов, я просто-напросто брезглив».