Софи Макинтош - Синий билет [litres]

Измерять было нечем: ни рулетки, ни линейки, поэтому мы воспользовались пальцами – обычной материнской единицей длины. Мы измерили свои вздутые животы.

– У меня тридцать семь пальцев в окружности, – сказала я.

– Тридцать девять. У меня больше. Я еще больше вырасту и стану как гора.

Она вытянула руки вперед, и я подумала, что наши тела сроднились. Я вообразила себе, как они отзываются на сигналы китов или летучих мышей.

На другой день мы лежали в длинной траве, там, где выросший вокруг хижины дикий сад сливался с лесом.

– Здесь хоть можно свободно дышать, – сказала Марисоль. – Это уже что-то. Когда в последний раз мы по-настоящему дышали? А когда в последний раз мы забывали о внешних обстоятельствах?

И мы забыли о внешних обстоятельствах. Мы углубились в лес, беседуя на ходу без опаски, и нам было легко произносить слова вслух.

– Меня зовут Калла. И я рожу ребенка. Скоро. Меня зовут Калла, и это мой ребенок.

– Меня зовут Марисоль. Я хочу привнести что-то новое в этот мир. Что-то настоящее.

– Меня зовут Калла, и я хочу быть матерью, потому что… Потому что.

Я взглянула на небо, на листву, пытаясь найти вескую причину для своего желания. Мне было трудно понять, почему я решилась на это. Мне нужно было со всего разбега наткнуться на стену, даже если при этом я рисковала разбиться вдребезги.

– Потому что, как мне казалось, все говорило за то, что это правильно. Каждая клеточка моего тела, – произнесла я. Ну вот, наконец попыталась это сформулировать.

– Молодец, – одобрила Марисоль. – Родить ребенка – это и самое рациональное, и самое иррациональное решение из всех возможных в нашем мире. В этом чертовски ужасном и прекрасном мире, который я не перестаю любить, хотя я много об этом думала, и оценила и просчитала все возможные варианты жизни.

Она остановилась и ткнула ногой в ствол дерева.

– Хотелось бы знать об этом больше, – сказала я.

– И что, это изменило бы твое решение?

Я подумала о своем темном ощущении.

– Нет, не думаю.

– Меня зовут Марисоль, и я знала, что буду хорошей матерью. Я это всегда знала. И считала, что заслуживаю своего шанса в жизни.

– Меня зовут Калла, и я хотела сделать свой выбор.

Каким же это могло показаться абсурдом, даже несколько лет назад, – думать о себе как о матери. У меня тогда были слабенькие руки, как лапы мертвого цыпленка, и пустое сердце. Я постоянно уставала. Я не меняла постельное белье. Я ела так, как будто за мной кто-то наблюдал: тайком, стоя над раковиной.

– Когда думаешь о себе вот так, твои мысли становятся самосбывающимся пророчеством, – заметила Марисоль, когда я постаралась ей объяснить свои мысли. – Но это не значит, что ты этого не заслуживаешь.

Она шла по залитой солнцем лужайке медленно, лениво. Вернувшись в хижину, мы вошли в ванную, разделись догола и стали изучать свои тела на предмет клещей. Я нашла одного у нее под коленом и, вытащив его пинцетом, раздавила большим пальцем прямо у нее на коже. От него осталось кровавое пятнышко. Мне захотелось прильнуть горячей щекой к ее бедру, закрыть глаза и замереть так на несколько секунд, что и я сделала.

О, наши тела все еще понуждали нас делать разные вещи: в желании оставалась еще некая надежда. Я знала, что печаль скопилась во мне, точно вода, загнанная под землю. Я знала, что уже не буду той же, что прежде, что бы со мной ни случилось. Но я все же была жива. Во мне все еще бежала кровь. Я была словно с содранной кожей, один на один с миром, с его кошмаром, но и с его красотой. Впусти его в себя, думала я как раз перед тем, как Марисоль рывком подняла меня и впервые поцеловала в губы. Впусти мир в себя.

А вскоре появилась другая женщина, как будто мы ее позвали. Лайла. Мы услышали треск ломающихся веток и выбежали на шум со своими пистолетами. Она упала на колени. У нее был отсутствующий взгляд.

– Покажи свой билет! – закричали мы, направив на нее стволы. Она раскрыла медальон, и мы увидели синий билет. Мы задрали ей свитер и заметили, что ее живот заметно округлился. Она уткнулась лицом в землю и горько зарыдала.

– Мы не будем тебя нести, – заявили мы. – Вставай и иди за нами.

Мы взяли ее под руки и помогли добрести до хижины.

– Красивое у тебя имя, – сказала Марисоль, благополучно уложив ее в хижине.

Она залпом выпила горячий шоколад, который мы ей сделали. Мы гладили ее по редким волосам.

– Да все нормально, все нормально, – успокаивали мы свою незваную гостью. Мы помогли ей забраться в желтую ванну и, нагрев для нее воды на газовой горелке, деловито ее намылили: Марисоль встала спереди, я – сзади. Лайла ежилась от холода, закрывалась руками.

– Подними руки вверх, тянись к потолку, – уговаривали мы ее.

Мы с превеликой осторожностью смыли пену с ее подмышек и шеи.

Живот у Лайлы оказался меньше, чем у нас: тридцать пять пальцев. Она пыталась его измерять, но не была уверена, насколько точно у нее получалось. Мы показали ей, как это делать при помощи пальцев и как записывать результаты в блокнотик.

– Но ведь у нас руки разного размера, – возразила она.

И тогда мы трое приложили ладони друг к дружке, чтобы сравнить.

– Не такая уж большая разница, – заметила Марисоль, чьи руки были меньше всех.

У себя в блокноте я записывала имена, которые больше не надо было вычеркивать. Я записывала все имена, какие могла вспомнить, любое подходящее слово, приходившее мне на ум. Я придумывала слова, чтобы заполнить ими пустую страничку. Мне хотелось нацарапать все эти имена на стенах.

Опал, Клауд, Сидар, Спэрроу, Рейн, Эхо.

– А у тебя было другое имя, – сказал мне как-то отец. – Но оно тебе не подходило. – Он не сказал, что это было за имя или откуда он знал, когда я была крошечная и еще несформировавшаяся, что ребенку может не подойти выбранное родителями имя. Это меня беспокоило. Какая в ребенке скрывается личность, какая тайна – то, что мне следует оберегать изо всех сил.

Лайла знала толк в карточных фокусах. Когда Марисоль раскладывала на полу колоду, она угадывала карты в половине случаев. Иногда у нее получалось угадать пять или даже шесть карт подряд. Я завидовала ее интуиции и тому вниманию, которое уделяла ей Марисоль, но Лайла только отмахивалась.

– Я просто угадываю, – говорила она и уходила в спальню, где теперь спала.

Каждый день у нас в саду появлялись какие-то животные. У нас не было для них корма, только случайно приставшие ко дну кастрюли объедки, которые мы соскабливали на траву. Некоторых животных я узнавала, другие были мне в новинку. А некоторые выглядели знакомо, но имели странный окрас, белый или золотистый, хотя я предполагала, что они должны быть серыми. Это были маленькие грызуны. Но не кролики.